догорающих свечах садится за стол изгнанных господ.

Возвращаясь домой, слышу новую историю о скандале, который тревожит общественность. В пер-вый год своего правления, настойчиво продолжая линию 1789 года, нацисты провозгласили дуэль как естественное право каждого — они с большим шумом возвели ее в ранг утвержденного государством метода действий для всех сословий, то есть в будущем разногласия между хозяином и слугой по поводу плохо начищенной обуви решались бы пистолетом. Но теперь этот бумеранг, патетически брошенный в воздух, полетел обратно в лица метателей, и первая же дуэль, проведенная согласно этим условиям, унесла из жизни одного из них, и, согласно старому обычаю, не самого худшего. Господин Роланд Штранк[85] был, по крайней мере, одним из тех немногочисленных журналистов, который превзошел обычный уровень диковатого заучки, — насколько я знаю, он был порядочным человеком, обладающим определенным багажом знаний. В один прекрасный день Штранк обнаруживает, что его товарищ по партии, в духе партийной программы сексуально распущенный молодой парень, завел роман с его дочерью. Он вызывает соблазнителя на дуэль и погибает в этой первой показательной дуэли, состоявшейся при новом режиме. И сразу отменяется то, что еще вчера было провозглашено с такой помпой и что возникло, вероятно, из Геринговой любви к романтике. За простой вызов на дуэль впредь будет грозить каторжная тюрьма, и опасность принимать секунданта от шофера из-за плохо вымытой машины теперь была устранена. С Клеменсом фон Франкенштейном, которого долгая жизнь в скитаниях превратила в скептика, у меня возник принципиальный спор на эту тему. Я только что прочитал роман Борден «Иск за клевету», в котором два английских кавалерийских офицера разрешают спор, возникший в карточной игре баккара, сначала боксом, а затем в суде, при этом их не увольняют, и эта великая писательница по имени Мэри Борден даже представить себе не может европейца, которому поведение таких главных героев показалось бы абсурдным. Я ни в коем случае не являюсь защитником всем известных чудных студенческих балов, но не могу закрыть глаза на то, что с 1918 года, момента официальной отмены дуэли, в Германии наступил полный большевизм чести, и хорошая репутация человека со времен нацистов стала добычей для любого клеветника, которому теперь не нужно бояться серьезных последствий. И не возражайте мне, напоминая, что обычно погибает не тот. Говорить так — все равно что безответственно переоценивать жизнь, к тому же, когда оскорбительный процесс, затрагивающий честь и личную жизнь, вскрывает все внутренние противоречия семьи и жизни, дуэль является гораздо более гуманным способом уладить дело, чем последующая огласка в прессе и наказание шпицрутенами на глазах у черни. Enfin: последние тридцать лет мы наблюдаем немыслимый развал европейских общественных форм, и следует быть осторожными, чтобы не скатиться ниже.

По дороге домой я проезжаю через Мюнхен, которого по возможности избегаю с тех пор, как его заняли пруссаки, — город, когда-то такой веселый и элегантный! Окраины, нетронутые пастбища которых еще вчера в своем буколическом спокойствии представляли собой нечто уникальное в Германии, разорены гравийными отсыпками, вырубкой лесов, промышленными подъездными путями и чудовищными заводами, которые Генеральный штаб в своем варварском непонимании невосполнимого теперь привел и сюда. Нет, я не узнаю´ его, этот окрыляющий веселый город молодости и радости, который никогда не был по-настоящему большим, а всегда лишь пригородом полных воздуха и света крестьянских земель. На Людвигштрассе, мимо фасадов флорентийских дворцов, эти широкобедрые женщины, жены наводнивших Баварию прусских функционеров, теперь толкают коляски со своим визжащим выводком, повсюду в коридорах отелей перед дверями стоят отвратительные ботфорты повышенных до «офицеров» фельдфебельских морд. В фойе придворного театра, который за три года, со времени увольнения Франкенштейна, выродился до уровня балагана, толпятся эти блондинистые коровы из Союза немецких девушек, отели заняты женами директоров северогерманских заводов, которые, к ужасу швейцаров, устраивают здесь незаконные свидания с какими-то партийными гангстерами. Нет, я не хочу больше видеть этот разоренный прусским варварством город до наступления долгожданного дня его воскресения. В Хофгартене, кстати, в уникальной уединенности которого этот герр Гитлер хочет построить «самую большую оперу в мире», убрав аркады и фрески Ротманна, мне показывают художника Циглера[86], которому герр Гитлер доверил очистить немецкую живопись от всего декаданса и который сейчас является чем-то вроде начальника всех художников; человек без затылка, которому, кстати, в профессиональных кругах дали прозвище «мастер женских лобковых волос» из-за его любви к подобным изображениям.

Вот так и с Мюнхеном. Реакция на систематически проводимое опрусачивание города, кстати, произвела эффект, который считался бы невозможным еще тридцать лет назад, в незабвенные времена старого регента. Пригороды Хайдхаузен и Гизинг, уютными уголками и тенистыми дорожками напоминающие Уайтчепел, с некоторых пор стали небезопасными из-за банды, называющей себя «Красный якорь», которая, вербуя подростков, начала терроризировать всех в партийной униформе. Если вы не говорите на северных диалектах немецкого, запрещенных в этих районах города, вы можете спокойно пройти через Гизинг в прогулочном пальто на меху и цилиндре и вас никто не побеспокоит — «Красный якорь» трогает людей только в партийной униформе, и особенно из СС. Безобидным хулиганством его деятельность считать нельзя, поскольку, как говорят, на его совести несколько убийств, и гибель эсэсовцев, чьи тела извлекали из Изара, полиция связывает с деятельностью этого почетного братства. Удивительно, что вся банда набирается из гитлеровской молодежи, которая де-факто является антинацистами, а отправившись на службу, молодые люди играют двойную роль. Но самое невероятное, что главой организации якобы является адвокат из Мюнхена, и это обстоятельство роднит ситуацию с подпольным миром в Чикаго. И это в нашем веселом, в общем-то добродушном городе, которым всего два с половиной десятилетия назад правил благородный патриарх — старый регент! Действительно, в Германии дьявол сорвался с цепи — увы, мы теперь не знаем, как вернуть его обратно.

20 марта 1938

Вот и Австрия.

Мы предвидели это уже нескольких недель и, конечно, понимали, что означают все эти угрозы и инсценированные беспорядки… весь этот жалкий театр, с помощью которого они пытаются устроить повод для вмешательства. И вот теперь по всем улицам под командованием взбудораженных эсэсовских молодчиков катятся колонны танков и артиллерии, а в моей деревне, словно борьба идет не на жизнь, а на смерть, тупицы-подростки из гитлеровской шайки изображают из себя героев, записываясь добровольцами в войска, будто речь идет о борьбе с великой европейской державой, а не крошечным государством с семью миллионами жителей. Я не могу не думать, что в этой всеобщей жестокости, в этом злорадстве по поводу участи венских государственных