Перед моим внутренним взором уже кустились помидорные кущи с красными лопающимися плодами, кукуруза выше человеческого роста…

Мысли путались, глаза слипались. Я медленно погружался в сон. Подтянув шкуру, укрылся с головой и лег на бок. И уснул.

Проснувшись, не сразу понял, где я. Сквозь неплотное полотнище шатра пробивалась серая хмарь рассвета. Только-только начало светать – ночная темень едва развиднелась.

Крутило живот – по-видимому, орешки в меду, виноград и персики после плотного ужина не пошли впрок. Перед сном мне предлагали сесть на горшок, но тогда нужды не было. А сейчас нужда была столь большой, что если тотчас же ничего не предпринять, то можно оконфузиться и испачкать штаны. Что ж, придется сдаваться.

Я слегка толкнул в плечо спящего рядом Остаха, и он тотчас открыл глаза. Быстрым взглядом окинув помещение шатра, он лишь после беглого осмотра посмотрел на меня.

– Что случилось, Оли?.. – шепотом спросил спутник.

– Живот крутит… – жалобно протянул я. Тоже шепотом, чтоб не всполошить кого ненароком.

Остах вздохнул и стал подниматься ворча:

– Кто же виноград на ночь ест? Ведь предлагал же вечером горшок… – впрочем, бухтел беззлобно, для порядка. Что взять с ребенка неразумного?

С сомнением посмотрев на горшок – который потом все равно придется выносить, да и вонища может остаться в шатре, – он подхватил меня привычным жестом. Перед этим успев накинуть черную бурку.

Распахнув кожаное полотнище входа, заменяющее дверь, он несильным пинком заставил пододвинуться спящего парня. По-моему, его звали Барат. Или Йолташ. Парень вскинулся, хватаясь за кинжал.

– Спи… – шепотом успокоил его Остах. – Мы до кустов и обратно.

Что-то пробормотав спросонок, парень рухнул обратно на расстеленную кошму.

Рдели горками углей костры, рядом с некоторыми из них сидели люди, сгорбившись и укрывшись плащами.

«Часовые? – мелькнула мысль. – За такое несение караула шпицрутенов здесь не полагается, ненароком?»

Остах отнес меня в ближайшие кусты. Ближайшие кусты оказались совсем не близко, и идти пришлось изрядно, так как все пространство у опушки было подчищено и, кроме здоровенных горных сосен, там ничего не росло.

Сняв штаны и «вывесив» меня, как мамашки держат совсем уж малышей, Остах сопел сзади.

«Интересно, он и задницу мне подтирать будет?» – подумал я. Впрочем, мысль была дурацкая, потому как живот схватило совсем немилосердно. Не обращая внимания на облепивших меня комаров, я расслабился. Сразу же полегчало. Подождав немного, я неловко завозился.

– Все… – шепнул я воспитателю.

Но вместо того чтобы предпринимать известные действия, Остах приблизил лицо к моему уху и тяжелым шепотом спросил:

– Ты кто, парень?

Это было так неожиданно, так внезапно! Меня тут же скрутил очередной спазм, похожий уже на приступ медвежьей болезни.

Мне казалось, что исподволь я был готов к подобному варианту событий. Близкие мальчишке люди неизбежно должны были меня раскрыть, рано или поздно. Поэтому я придумал легенду про Волю Матери Предков, ретроградную амнезию. И, как мне казалось, был готов к серьезному разговору. Но вот так, с голой задницей в лесу… Теперь я как никто другой понимал выражение «поймать со спущенными штанами» – положение более глупое и беспомощное представить трудно.

Пока я лихорадочно размышлял, что делать, эмоции ребенка вновь взяли верх, и Оли захлюпал носом. Это хлюпанье грозило перерасти в плач.

– Тихо! – вдруг резко оборвал меня Остах.

Руки, держащие меня, напряглись. Было в его интонации что-то такое, что враз оборвало начинающуюся детскую истерику. Остах медленно-медленно, не разгибаясь и продолжая держать меня в прежнем, неприглядном виде, двигался вглубь кустарника. Наконец он остановился и так же медленно усадил меня прямо голой задницей на землю. Прямо на сухие колкие сосновые иголки. Опустился на землю рядом, уложил и рывком надел штаны. Я протестующе пискнул.

– Тихо… – вновь оборвал меня шепотом. – Смотри вокруг и не поднимай голову.

Сам он лег рядом и укрыл нас обоих черной буркой.

– А что такое?.. – прошептал я в самое ухо дядьки.

– Что-то не так, – дернул плечом Остах. – Молчи, смотри и слушай.

«Смотри и слушай! И нюхай! Не мог подальше отойти… Впрочем, было бы о чем переживать… Что случилось с Остахом, что он прервал мой допрос, так удачно для него складывающийся? Видимо, что-то нешуточное. Что же, будем молчать и слушать».

Порывы теплого воздуха изредка налетали с гор, запутываясь и шелестя в листве одиноких среди сосен берез. Ночная темень медленно отступала. Начали распеваться первые, редкие еще, утренние птахи. И тут я увидел. Увидел периферическим зрением движение в лесу справа от меня. Переведя взгляд на это место, я долго смотрел туда, но не увидел ничего.

«Померещилось?» – спросил я сам себя. Но нет – из-за ствола сосны показалась человеческая фигура, пригнувшаяся к земле. Человек медленным шагом двинулся в сторону нашей стоянки. В руке он держал лук с уже натянутой тетивой.

Стараясь не выдать себя движением, под буркой я ткнул под ребра Остаха, смотрящего в другую сторону. Тому не пришлось, подобно мне, приглядываться. Человека с луком он увидел тотчас и хищно осклабился, едва заметно кивнув. Видимо, до конца не был уверен в своих подозрениях.

– А теперь… – горячо зашептал он мне на ухо на грани слышимости, – слушай сюда, парень… Сейчас мы долго будем лежать. Может, долго-долго лежать. И по-прежнему будем смотреть и слушать. Даже если перед твоим носом появится кто-то – не вздрагивай и лежи, как лежишь. Когда начнется потеха – лежи камнем. Лежи, пока я – или кто-то из наших – не велит тебе другое. И молчи, – оборвал он мои вопросы, – это не игра.

Лежали мы, надо сказать, не очень удобно. Воняло дерьмом, прогалина походной поляны была видна едва-едва. Обострившийся слух различал журчание реки, скрадывавшее звуки. Постепенно начали затекать руки. Потом заныла шея. Поясница. Спина. Нестерпимо захотелось переставить локти с впечатавшимся в кожу сучком. Зачесался нос. Проснувшаяся не к месту букашка заползла под рубаху, начав путешествие вдоль позвоночника…

Я продолжал смотреть за фигурой лучника, что оказалось не просто. Замирая, он растворялся в предрассветных сумерках, теряясь за стволами деревьев, и лишь дальнейшее продвижение помогало мне вновь его обнаружить. Краем глаза я наблюдал и за своим воспитателем. Лицо Остаха – в последнее время все больше озабоченное и нахмуренное – разительно изменилось. Черты его заострились, складки меж бровей разгладились, губы сжались в тонкую полоску. Создавалось ощущение, что и уши у него сейчас стоят торчком – словно охотничья собака встала на след.

Заметив мой взгляд, Остах едва заметно кивнул головой, указывая направление, куда мне стоит взглянуть.