Евангелина подошла, но сесть на грязную тележку все-таки не решилась, осторожно пристроившись на тюке прессованного сена.

– На чем я остановился? – спросил Джеффри. – Ах, да… адвокат сообщил мне о том, что я назначен опекуном дочери моего покойного партнера, сэра Томаса, – продолжал Джеффри. – Я переговорил с твоим дядей Эдвардом и отправился в Сассекс, ожидая найти там маленькую девочку. Однако, к своему изумлению, я увидел перед собой самую красивую девушку на всем белом свете…

При упоминании имени Эдварда сердце Евангелины вдруг кольнуло – то ли от воспоминаний, то ли от тревожных предчувствий. Надо сказать, что Евангелина, вернувшись вместе с семьей в Англию после пожара, так и не смогла заставить себя поверить в непричастность Эдварда к их несчастьям. Впрочем, тогда она постаралась как можно скорее отбросить свои глупые, как ей казалось, подозрения.

Здесь, в Четэме, семья Карлайл была далека от лихорадочного ритма лондонской жизни, но при этом оставалась открытой для общения и не могла пожаловаться на недостаток друзей или просто гостей, то и дело наезжавших сюда, в этот прелестный тихий сельский уголок. Деловые партнеры Джеффри зачастую оставались в Четэме на весь уик-энд, но самыми любимыми гостями в семье Карлайл были, без сомнения, Грейсоны – Марк, Ванесса и двое их сыновей.

Старшего сына Грейсонов звали Адам. Он от рождения носил титул виконта Райленда. Это был спокойный, серьезный юноша, рано осознавший всю важность своего будущего служения в качестве нового графа Фоксвуда. С самой первой встречи с Викторией Адам относился к ней как к малышке, и дружбы между ними не возникло. Впрочем, это вполне естественно, если юноша старше девочки на целых двенадцать лет.

То ли дело младший брат Адама, Майлс. Хотя и он был старше Виктории – на восемь лет, – дружба между ними завязалась прочная и взаимная. Майлс и Виктория могли часами просиживать вдвоем в библиотеке Четэм-Холла. Они не могли наговориться, наперебой делясь своими мечтами и планами на будущее. Планы эти, особенно у Майлса, отличались не только величием, но и были продуманы до последних мелочей.

– И тогда, Тори, я отправлюсь на своем собственном судне вокруг всего земного шара, – говорил Майлс, и глаза его горели от возбуждения. – Побываю в самых далеких уголках Земли, о которых мы с тобой читали в книгах. Но я не стану плавать просто так, я буду перевозить грузы, я буду трудиться как вол, и тогда через несколько лет смогу купить себе второе судно, затем третье, четвертое и наконец создам свою собственную судоходную компанию.

Виктория слушала, приоткрыв рот, не сводя восхищенного взгляда с темноволосого кареглазого друга.

– Я верю, что ты добьешься всего, чего хочешь, Майлс, – выдохнула она наконец. – Ведь ты не боишься работы, и трудности тебя тоже не пугают. Как жаль, что я не смогу плавать по морям и океанам, видеть над головой незнакомые звезды, заходить в шумные порты… Знаешь, ты хотя бы письма мне пиши – обо всем, что увидишь.

Незаметно пробежало время, и вот, когда Майлсу пошел двадцать первый год, он неожиданно получил наследство от далекой родственницы по материнской линии. Для того чтобы составить основу будущего состояния, этих денег было недостаточно, но на то, чтобы купить судно и нанять экипаж, – в самый раз.

Прежде чем поднять паруса на своем судне, Майлс навестил Викторию в Четэм-Холле.

– Я думаю, что сейчас ты самый счастливый человек на свете, Майлс, – сказала она своему другу. – Ведь наконец твои мечты начинают становиться явью!

– Ну, до судоходной компании пока очень далеко, Тори, – рассмеялся Майлс. – Нужно время. Нужно много работать. Да и удача нужна, если честно говорить. Но клянусь, я сделаю все, что в моих силах.

– У тебя получится, Майлс, я верю. Вот увидишь, пройдет всего несколько лет, и ты станешь владельцем крупнейшей судоходной компании во всей Англии.

– Спасибо за то, что ты так в меня веришь, Тори, – серьезно сказал Майлс, обнимая Викторию и целуя ее в лоб. – А теперь прости, нужно ехать. Я напишу тебе обо всем, обещаю!

Майлс уехал, и Виктории вдруг стало одиноко и грустно. Нет, она не сердилась на Майлса, желая ему только удачи. Она прекрасно понимала, что судоходная компания для него – это не просто дань морской романтике, но и возможность восполнить то, чего недоставало в его жизни, – солидного положения, респектабельности.

Впрочем, чего-то недоставало и в жизни самой Виктории, хотя она никак не могла понять, чего же. Именно это заставляло ее постоянно занимать себя каким-нибудь делом – учебой, музыкой, лошадьми, домашними делами, наконец. Со своей обычной кротостью она продолжала терпеливо ждать, что придет день, когда недостающая часть головоломки вдруг отыщется, и тогда вся картинка сложится легко и быстро. Евангелина очень остро ощущала одиночество дочери. Однажды ночью, когда они с Джеффри были наедине, она сказала мужу:

– Мне кажется, что Виктории не хватает брата или сестры. Может быть, нам с тобой пришла пора подумать об этом?

– Я думаю, что твои тревоги напрасны, дорогая, – ответил Джеффри. – Посмотри, ведь мы с тобой оба выросли в одиночестве, и ничего плохого с нами от этого не случилось. Виктория осталась у нас единственным ребенком, и она, естественно, стала тебе особенно дорога. Закрой глаза, любимая, засыпай и ни о чем не тревожься.

Он нежно поцеловал жену и не выпускал ее из своих объятий, пока та не уснула.

Джеффри знал, как страдает Евангелина от того, что не может больше рожать. Когда-то, вскоре после рождения девочек-близнецов, они мечтали о сыне, но раны, полученные Евангелиной во время той страшной ночи в Феллсморе, положили конец их надеждам. Переломы таза и внутренние повреждения не позволили бы ей выносить ребенка. Если бы Евангелина забеременела вновь, это оказалось бы смертельно опасным – и для нее, и для неродившегося младенца.

Джеффри слишком сильно любил жену, чтобы так рисковать ее жизнью. У них, слава богу, есть Виктория, и надо благодарить небеса за этот дар. С тех пор, как между ними стала снова возможна близость, Джеффри предпринимал все меры, чтобы уберечь жену от нежелательной и опасной беременности. Джеффри смирился с тем, что у них с Евангелиной никогда не будет ни сына, ни второй дочери.

Смирилась ли с этим Евангелина? Трудно сказать. Во всяком случае, она никогда не забывала о Кэтрин, более того, устроила в своей спальне нечто вроде тайника, в котором собирала все, что напоминало об их потерянной дочери. Вход в это святилище она закрыла для всех раз и навсегда.

Тот пожар в Феллсморе поглотил не все. В числе уцелевших комнат оказался кабинет Джеффри. Там на стене висела картина, которую он заказал к первой годовщине рождения дочерей.

Писать этот семейный портрет приезжал художник из самого Дублина. На картине была изображена счастливая, сидящая в густой траве Евангелина в красивом голубом платье, и на коленях у нее – две девочки, два очаровательных ангелочка в одинаковых голубых – в тон материнскому – платьицах, с золотыми цепочками, на которых виднелись тщательно выписанные кулончики-сердечки с выгравированными инициалами малышек. Увидев завершенный портрет, Джеффри немедленно дал картине название – «Алмазная россыпь Карлайлов». Самого Джеффри на этой картине не было, но он повесил ее в своем кабинете и не уставал любоваться ею, говоря, что она – одно из самых великих его сокровищ.