Получилось хорошо. Сама Комиссаржевская, наверное, похвалила бы. В четырех словах Вере удалось выразить все – и то, что ей грустно, и то, что Спаннокки ей совершенно безразличен, но в то же время она не имеет ничего против его общества, и то, что все самое лучшее осталось в прошлом…

«В доме Антонова по Косому переулку полиция обнаружила воровской притон в квартире Т. Соповой, известной в воровском мире под кличкой Танька-Одежница. Сопова занималась скупкой краденых вещей, которые затем сбывала через своих подручных не только в Москве, но и в Коломне, Зарайске, Клину и даже в Твери. В квартире Соповой полиция задержала двух давно разыскиваемых ею воров – Юркевича по кличке Коля-маленький и Кублицкого по кличке Билетер. Сопова также арестована».

Ежедневная газета «Русское слово», 9 июня 1910 года

Мужчинам нравится, когда при них женщины ругают других мужчин. Поэтому Вера не жалела красок для образа своего мнимого мужа, домашнего деспота, скряги и вообще ограниченного человека. Выйти за такого замуж можно было, только тронувшись умом или по каким-то очень веским причинам. Вера выбрала второе и рассказала, что ее муж, удачливый биржевой делец, скупил все векселя ее невезучего в делах отца и поставил ультиматум – или дочь за меня замуж выйдет, или платите. Спасая отца от банкротства (ах, как это трогательно, у Веры в этом месте голос дрожал и глаза влажнели), Вера вышла замуж за нелюбимого. Но и с любимым, тем, за кого мечтала выйти замуж, не порвала. Не смогла, боялась что сердце разорвется. А теперь и любимый почему-то охладел, и жизнь покатилась куда-то вниз.

– Говорят, если сделать инъекцию большого количества морфия, то сначала увидишь яркие видения, а потом заснешь вечным сном…

Так Вера закончила свой печальный рассказ.

– Помилуйте, Елена! – ужаснулся Спаннокки, называя Веру придуманным ею для образа именем. – В ваши-то годы и такие мысли! Вы еще, наверное, и четверти века не прожили, а мечтаете о вечном сне!

Вера усмехнулась, давая понять, что дело не в прожитых годах, а в том, что душа болит, и нет от этой боли другого спасения, кроме вечного сна. Портфель стоял под столом, при желании его можно было потрогать ногой. Вера уже успела заметить, что на нем два замка. Медные, немного потускневшие, элегантные. Да и сам портфель был элегантным, респектабельным, дорогую вещь видно сразу. Как и дешевую.

Сам Спаннокки назвался своим настоящим именем и сказал, что состоит на дипломатической службе, но не стал уточнять, на какой именно. По-русски он говорил как настоящий русак, чисто, без ошибок, разве что только речь была какой-то бедноватой, тусклой. Не то что у Владимира, но ведь Владимир адвокат, ему положено быть красноречивым.

Спаннокки показался Вере недалеким и каким-то простоватым, что ли. Внимательно слушает, ахает, по глазам видно, что верит. Может, он в шпионских делах и сведущ, но в житейских не очень. Во всяком случае, так показалось Вере, и это ощущение крепло с каждой минутой. Вдобавок во взгляде Спаннокки было столько страсти, что Вера, хоть и не была торопыгой, начала считать поручение выполненным. Ну, почти выполненным.

Затягивать не хотелось, лучше закончить все прямо сегодня. Знакомство состоялось, Спаннокки очарован, портфель при нем, времени у Веры, благодаря отсутствию мужа, сколько угодно. Сейчас они перейдут в кабинет или уедут в какое-нибудь тихое место. Вера, по ее мнению, ничем не рисковала. По Спаннокки было видно, что он человек благородный и не станет сразу набрасываться на даму, даже если дама из таких, кто не прочь уединиться с едва знакомым мужчиной. Нет, сначала будет традиционный ритуал – шампанское, комплименты, намеки… Можно будет без труда найти предлог для того, чтобы услать Спаннокки на минуточку, скажем, за нашатырем. Чем плох нашатырь в качестве предлога? «Ах, Лео (Спаннокки слегка сократил свое непривычное для русского слуха имя), у меня голова закружилась, не будете ли вы так добры принести нашатыря?» Или можно дождаться, пока Спаннокки сам выйдет за чем-нибудь. Можно будет, сославшись все на ту же спасительную головную боль, попросить его перестать курить при Вере. А он, судя по всему, заядлый курильщик – каждые пять минут лезет в портсигар за новой папиросой. До конца, правда, ни одну не докуривает, пыхнет раз-другой и гасит в пепельнице.

– Здесь так шумно. – Вера страдальчески поморщилась.

– Да, шумно, – с готовностью поддакнул Спаннокки и предложил: – Если вам угодно, Елена, мы можем поехать в какое-нибудь тихое местечко?

Вера для приличия поколебалась с полминуты, словно размышляя – можно ли доверять новому знакомому настолько, чтобы ехать куда-то в его обществе, и согласилась.

Тихим местечком оказался трактир Дмитриева на Маросейке. Перворазрядный, с кабинетами, представлявшими собой квартиры в миниатюре, – тут тебе и столовая, и спальня с широкой кроватью под невесомым газовым балдахином и собственным клозетом. Целый гостиничный нумер, гнездо разврата. Здесь так и пахло развратом – коньяком, табаком, смесью парфюмерных ароматов, от «Л’Ориган» и «Кельке флё» до грубых мужских одеколонов. Тяжелые портьеры на окнах и дверях, неяркий свет, угодливые официанты с бесстрастными постными физиономиями. Вера с ходу определила, что основными клиентами трактира являются богатые купцы. Видно птицу по полету, добра молодца по соплям, а заведение по швейцару да официантам. Если ливрея у швейцара изобилует галунами да аксельбантами, а официанты вместо фраков носят белые костюмы (сугубо московская причуда, в Петербурге, говорят, такого нет), то можно не сомневаться, что заведение купеческое. Это хорошо, что купеческое, меньше риска встретить знакомых. Алексей, разумеется, в случае чего объяснит все Владимиру, но лучше до этого не доводить. Семена ревности и недоверия прорастают мгновенно и корни пускают глубоко, не выкорчевать потом.

Спаннокки заказал шампанского, мороженого и клубники, именно то, что, по мнению не искушенной в подобных делах Веры, и следовало заказывать перед тем, как уложить даму в постель. Официанты принесли заказанное вдвоем – один держал в руках большой серебряный поднос, а другой открывал перед ним дверь, отодвигал портьеры и помогал расставлять принесенное на столе. Шампанское здесь открывали по старинке, эффектно, с громким хлопком и бьющей фонтаном из горлышка пеной.

Как только официанты ушли, Спаннокки потянулся было к своему бокалу, но на полпути отдернул руку, встал, смущенно улыбнулся Вере, пробормотал невнятно что-то явно извинительное и скрылся за дверью ватерклозета.

Еще не успела щелкнуть задвижка, а Вера уже достала из сумочки флакон. Одно биение сердца – и тщательно притертая стеклянная пробка извлечена из горлышка. Еще два биения – и снотворное оказалось в бокале Спаннокки. Из-за нехватки времени отмерять капли было некогда, поэтому Вера отлила немного, совсем чуть-чуть, на глазок, и была уверена, что не перестаралась. Еще одно биение – и пробка вернулась на место. Еще одно – и флакон убран в сумочку… Вера не обратила внимания на то, что защелка так и не щелкнула, настолько она увлеклась.

– Браво, мадам! – послышался сзади голос Спаннокки. – Браво!