У Наденьки начались каникулы, и она уговорила мать пойти гулять не на Патриаршие, как обычно, а «далеко по бульварам». Дома была одна бабушка, отношения с которой у Веры были, мягко говоря, прохладными, отчего долго засиживаться она не стала. Отдала гостинец для сестер – коробку с цветными марципанами, купленную по дороге в кондитерской Абрикосова, выпила чаю (заварку бабушка экономила нещадно), рассказала, что все у нее хорошо, и уехала. Вернувшись домой, попробовала читать, потом стала писать письмо Владимиру, но не дописала, потому что сообразила, что пока письмо дойдет, муж уже успеет вернуться. Как назло, испачкала правую руку чернилами и долго терла ее мочалкой, отчего рука покраснела, как у прачки. Потом перебирала свои платья, прикидывая, какие еще можно носить, а какие уже нет – мода так быстро меняется. Подумала о том, какое платье надеть сегодня – синее или нежного зеленого цвета, отделанное кружевами, и остановила выбор на последнем. Одним словом – маялась до тех пор, пока часы не пробили шесть. Вера к тому времени была уже одета и причесана к выходу. Вышла, прошлась до лавки Маховых, к которой то и дело подъезжали пролетки и высаживали седоков, села к чернобородому, совершенно разбойничьего вида извозчику и поехала к Крынкину. По пути истово крестилась на все встречные купола, испрашивая себе покровительства и удачи. У Крынкина с радостью отметила, что сегодня работают другие официанты, стало быть, никто ее не узнает. Вере почему-то было очень стыдно своего вчерашнего поведения. Ей казалось, что она вела себя глупо и все делала не так.

Публика еще только начинала собираться, поэтому свободных столов было много, в том числе и несколько возле окна, так, чтобы видеть террасу и изображать любование видом Москвы. Вид этот при всей своей красоте обрыд до самых печенок еще вчера. Вера выбрала место с таким расчетом, чтобы не пришлось слишком сильно косить глазами на вход. Села, заказала бланкетт де вю под соусом велюте и бокал давешнего мозельского и просидела три часа без толку. Все, как вчера, с той лишь разницей, что сегодняшний официант не выказал удивления по поводу заказа белого вина к телятине. То ли был вышколен лучше вчерашнего, то ли просто Вера держалась более уверенно. И еще разговоры за соседним столом велись скучные – двое пожилых неинтересных мужчин, видимо, компаньоны, обсуждали открытие гастрономического магазина. Насколько поняла Вера, они собирались составить конкуренцию известному магазину Харитоновой, с того и место выбрали на Большой Дмитровке через два дома от него. Скучные слова «процент», «оборот», «выгода», «кредит» и им подобные навевали тоску. Вера с симпатией вспомнила о вчерашних чиновниках, их, по крайней мере, было нескучно слушать. Домой уехала раздраженная и с какой-то пустотой внутри. Ехала и все с тревогой прислушивалась к себе – уж не перегорела ли?

Оказалось, что не перегорела. На следующее утро Вера проснулась радостная и какая-то спокойная. Сидело внутри предчувствие чего-то хорошего. Так было в день выпускного бала, когда она познакомилась с Владимиром, и еще несколько раз. Предчувствие всегда сбывалось, оттого-то, наверное, Вера и была столь спокойна. И правда – зачем волноваться, если знаешь, что все будет хорошо? Спокойно было настолько, что Вера до самого вечера развлекалась такой кропотливой забавой, как вышивка. Подумала, что семейное гнездышко от украшений, сделанных собственными руками, становится только уютнее, и начала вышивать пейзаж. За образец взяла журнальную иллюстрацию – «Вечерний звон» Левитана, но строго ей следовать не собиралась, просто хотелось вышить что-то такое русское, пасторальное, чтобы непременно церковь и река. Так увлеклась, что просидела до самого вечера, кладя на полотно стежок за стежком.

Насчет наряда сегодня сомнений не было. Вера надела всего лишь раз «выгулянное» пепельно-серое муаровое платье, красиво переливающееся при движениях, и единственно подходящую к нему шляпку, маленькую, без полей, в виде турецкого тюрбана, украшенную черным агатом и страусиным пером. К такому наряду веер напрашивался сам собой, тем более что в небольшой Вериной коллекции из трех штук имелся подходящий – черный, резной, с яркими птицами. Пусть веер был японским, а тюрбан – турецким, все равно гармонично, потому что Восток и экзотика, решила Вера и отправила Клашу за извозчиком. Чтобы предупредить ненужные сплетни, прислуге все три дня подавалась версия Алексея о посещении поэтических чтений.

Сумочку Вера оставила прежнюю – черную парчовую, вышитую разноцветным бисером. Эта удобная, емкая и в то же время небольшая сумочка была у нее любимой, да вдобавок подходила едва ли не ко всем нарядам.

На Крымском Валу у пролетки надломилась ось. Ничего страшного, она не перевернулась, просто покосилась, но пришлось терять время на поиски другого извозчика. Как назло, мимо долго не проезжало ни одного свободного, а тот, к кому села Вера, сильно берег свою лошадь, и оттого они не ехали, а плелись. После того как Вера пригрозила, что за такую езду заплатит половину от уговоренного, поехали чуть быстрее, но все равно медленно. К Крынкину Вера приехала без четверти восемь и была недовольна тем, как она сюда добиралась.

Но стоило только Вере войти в шумный зал, как ее недовольство тотчас же улетучилось, потому что прямо перед собой, за третьим столом справа от входа, она увидела человека, как две капли воды похожего на изображенного на фотографии. Одетый в летний костюм цвета топленого молока, граф фон Спаннокки сидел за столом в одиночестве и внимательно изучал карту вин в коричневом сафьяновом переплете. Держал ее высоко, так что, может, и не изучал, а прикрывался ею, высматривая кого-то в зале или наблюдая за кем-то. Кто его знает, шпиона?

Вера замерла на мгновение, свыкаясь со своей удачей, а затем, не обращая внимания на подскочившего к ней метрдотеля, направилась к свободному столику, стоявшему в трех метрах позади Спаннокки. Проходя мимо графа, все продолжавшего сосредоточенно интересоваться винами, Вера уронила веер. Спаннокки среагировал мгновенно. Веер, казалось, еще до пола не успел долететь, а он уже отложил карту и наклонился.

– Благодарю вас, – церемонно сказала Вера, замечая темно-коричневый портфель, приставленный к ножке стола слева от Спаннокки.

Легкая улыбка, взмах ресницами, быстрый взгляд, брошенный на Спаннокки, сказали гораздо больше, чем слова. Поблагодарив, Вера пошла дальше, и хотя и не оборачивалась (еще чего!), но знала, что Спаннокки сейчас смотрит ей вслед. Непременно смотрит. Поэтому Вера шла мелкими шажками и старалась ставить ступни «в линию». При таком шаге вид сзади получается неимоверно соблазнительным, да еще и струящийся муар усиливает эффект.

Спаннокки оказался хватом. Вера думала, что он для начала пришлет ей цветы или хотя бы записку, но граф поступил проще – подошел раньше официанта, с портфелем в левой руке, щелкнул по-военному каблуками, несмотря на то что был в штатском, и спросил сладчайшим до невозможности, каким-то обволакивающим голосом:

– Вы позволите, сударыня?

И указал глазами на стул, стоявший напротив Веры, при этом ни на мгновение не отрывая от нее взгляда. Как ему удался такой фокус, Вера не поняла.

– Да, пожалуйста, – томно сказала Вера, помня о своем печальном образе брошенной любовницы. – Мне уже все равно…