Мне удалось поднять руку и положить на его кору. Со мной творилось что-то ужасное — я не чувствовал ног, и в глазах у меня темнело. Может, я их закрыл? Я не знал.

— Я истратил слишком много магии, — невнятно пробормотал я. — У меня нет кормилицы, чтобы вернуть мне силы. Если хочешь, возьми из моего тела всю пищу, какую сможешь. Воспользуйся мной. Может быть, тебе удастся выжить. Может, кто-то другой найдет способ остановить тракт и примирить гернийцев и спеков. Это выше моих сил.

Ответом на мое предложение было молчание. Возможно, я его оскорбил. Но силы продолжали покидать меня, и я решил, что это уже не имеет значения. Я просунул пальцы в трещину в коре: они останутся там, даже если я потеряю сознание. Мое тело отчаянно требовало пищи и отдыха, но я подозревал, что уже слишком поздно. Минуло время, когда помощь еще была возможна.

— Воспользуйся мной, — снова предложил я и умолк.

— У тебя нет кормилицы? Ты великий и никто за тобой не ухаживает? Это недопустимо! — Его слова доносились до меня, словно издалека, и чувствовалось, что он больше оскорблен, чем озабочен моей судьбой. — Великий не должен умирать вот так, без дерева и заботы. Как же низко пал народ, если он допускает подобное!

Я уже почти не слышал его, и меня не слишком беспокоили его тревога и возмущение. На мгновение мне стало любопытно, о чем подумают каторжники, когда найдут здесь мое истощенное тело. Это, несомненно, станет для них загадкой. Неразрешимой загадкой.

Мир вокруг меня замер.

— Лисана! — позвал я.

Она не услышала. Я давно уже не видел ее настолько ясно и четко, как в тех снах, когда учился в Академии каваллы в Старом Таресе. Она сидела, опираясь спиной о ствол собственного дерева, ее блестящие волосы разметались по коре. Нагая тучная женщина неопределенного возраста. Утреннее солнце, просачивающееся сквозь листву, разукрасило ее кожу пятнышками так, что я не мог отличить их от настоящего узора. Она прикрыла глаза и дышала медленно и тяжело. Я улыбнулся ей, окинув нежным взглядом пухлые губы и тоненькую морщинку на лбу, становившуюся заметнее, когда я сердил ее, и шагнул ближе.

— Лисана! Я здесь, — шепнул я ей на ухо.

Ее глаза открылись — медленно, сонно, без малейшей тревоги. Морщинка озадаченно углубилась. Она посмотрела в мою сторону, сквозь меня. Округлое плечо слегка дернулось, и веки вновь начали опускаться.

— Лисана! — настойчивее повторил я.

Она вздрогнула, села и огляделась по сторонам.

— Мальчик-солдат? — в смятении спросила она.

— Да. Я вернулся к тебе. Я сделал все, что мог, чтобы остановить строительство дороги. И потерпел поражение. Но я с этим покончил. Навсегда. И вот я здесь, я пришел к тебе.

Она дважды обвела взглядом лес вокруг себя, прежде чем ее глаза остановились на мне. Затем она протянула ко мне пухлую руку. Ее пальцы прошли сквозь меня — это ощущалось, как будто мне на кожу пролилось игристое вино. На глазах у нее выступили слезы.

— О нет. Нет! Что произошло? Этого не может быть. Не может!

— Все хорошо, — заверил я ее. — Я истратил всю свою магию в попытке остановить дорогу. Мое тело умирает, но я здесь, с тобой. А значит, все не так уж и плохо, верно? Я вполне доволен.

— Мальчик-солдат, нет! Нет, это не плохо, это ужасно. Ты великий! Магия сделала тебя великим. А теперь ты умираешь, без дерева и заботы. Я уже едва тебя вижу. А скоро ты совсем исчезнешь, исчезнешь навсегда.

— Я знаю. Но когда это тело умрет, я останусь здесь, с тобой. И я не считаю, что это плохо.

— Нет. Нет, глупец! Ты исчезаешь. У тебя нет дерева. И ты упал…

Она на мгновение прикрыла глаза, слезы покатились по ее щекам. Потом она вновь широко их раскрыла, и ее взгляд был полон страдания.

— Ты упал далеко от молодой поросли. Ты оставлен без присмотра, не подготовлен и все еще разделен надвое. Мальчик-солдат, как же так вышло? Ты исчезнешь. И я больше никогда тебя не увижу. Никогда.

Сквозь меня пронесся легкий порыв ветра. Я чувствовал себя странно уменьшившимся.

— Я этого не знал, — выговорил я сбивчиво и бестолково. — Мне жаль…

Едва слова сожаления сорвались с моих губ, как меня на миг охватил ужас, но это быстро прошло. Во мне осталось слишком мало жизни, чтобы бояться. Я совершил ошибку и теперь умирал. Как видно, даже загробный мир спеков оказался для меня недосягаем. Я просто перестану существовать. Видимо, я умер неправильно. Вот так.

Я был совершенно опустошен. Меня окатила волна какого-то чувства, слишком тусклого, чтобы я смог его распознать.

— Мне жаль, — повторил я, скорее обращаясь к самому себе, чем к ней.

Она раскинула руки в стороны и прижала к своей груди все, что от меня осталось. Я ощутил ее объятие лишь как слабое тепло. Никакого прикосновения кожи к коже, лишь воспоминание об ощущении. Мое восприятие утекало медленными каплями. Скоро волноваться станет нечему. Я стану ничем. Нет. Ничто не будет мной. Так звучит точнее. Я смутно помнил, как мог бы улыбнуться.

Вода была сладкой. Не такой, как обычная чистая вода, а словно в нее добавили мед или цветочный нектар. Я поперхнулся, закашлялся, и мне на грудь пролилось что-то холодное. Тогда я вдохнул носом, сжал губы на горлышке меха и начал пить крупными глотками, за раз высасывая столько воды, сколько помещалось в рот. Вскоре емкость опустела, но даже тогда я не выпустил ее, надеясь выжать хотя бы еще каплю. Кто-то зажал мне нос и, когда мне пришлось открыть рот для вдоха, отобрал у меня мех. Я протестующе застонал.

Мне предложили другой, даже лучше первого — не просто со сладкой водичкой, а с более густой жидкостью. Мясо, соль и чеснок смешались в жирном бульоне с еще какими-то незнакомыми мне привкусами. По большому счету, мне было все равно. Я выхлебал все до капли.

Разрозненные звуки вокруг меня неожиданно сложились в речь.

— Будь осторожна. Не давай ему так много и так быстро, — какой-то мужчина.

— Хочешь сам стать его кормильцем, Джодоли? — Этот голос я узнал.

Оликея говорила столь же сердито, как в тот раз, когда мы расстались. Она была сильной женщиной, не уступавшей мне ростом, с крепкими мышцами. Ее гневом не стоило пренебрегать. Я неожиданно ощутил себя слишком уязвимым и попытался подтянуть к туловищу руки и ноги, чтобы прикрыться, но они лишь едва дрогнули в ответ.

— Смотри, он пытается шевелиться! — В голосе Джодоли звучали разом и удивление, и облегчение.

Оликея пробурчала что-то едкое в ответ. Я не разобрал слов, но до кого-то дошел их смысл. Заговорила женщина, чьего голоса я не знал.

— Ну, это и значит быть кормилицей великого. Если ты не хочешь заниматься такой работой, не стоило и браться за нее, сестрица. К подобным вещам следует относиться серьезнее. И уж конечно, не рассматривать как возможность возвыситься самой. Если ты устала от чести заботиться о нем, так и скажи. Уверена, другие женщины нашего клана с радостью тебя заменят. И возможно, не допустят больше, чтобы он так истощился. А если бы он умер? Подумай о позоре, который ты навлекла бы на наш клан! Такого никогда прежде не случалось ни с одним из наших великих.