забор должны были бы соседи, но абба говорит, что их беда — это и наша беда тоже.

Я протягиваю отцу свежеотшлифованную доску. Он ее придирчиво осматривает. Проводит большими ладонями вверх и вниз по отшлифованным сторонам. Сдувает пыль с краев и одобрительно кивает. Я держу доску вертикально, пока абба заполняет ямку в земле раствором. Я вижу, как на его лысине выступают капельки пота.

Абба вставляет доску в ямку и держит. А я смотрю и слушаю, как он еле слышно считает до тридцати.

Абба мог бы вот так всю жизнь прожить. Вместо того чтобы руководить «Страховой компанией Реувена Кацнельсона» в Большом Бостоне, он мог бы остаться в кибуце и целыми днями чинить заборы. Апельсины собирать. Ну, может, еще коров доить.

Но ему хотелось иметь собственный дом. Ему хотелось обедать за собственным столом, набивать карманы собственными, тяжким трудом заработанными деньгами и растить детей в «плавильном котле». В стране равных возможностей. В стране, которая не занимается постоянно защитой самого своего права на существование.

Когда работа закончена, абба раздевается и поливает себя водой из садового шланга. Я смотрю на его живот — это уже не мышцы, а сплошные складки. На бледную мясистую спину. На пару родинок на его ягодицах.

Вот честно: нет на свете ничего противнее зрелища лобковых волос собственного отца.

— Беседер[10], Леви. Ступай в дом и принеси мне полотенце.

Для иммигранта аббы какое-то время все шло очень даже неплохо.

У него были дом, стол и карманы, набитые деньгами. Жена-американка, с которой он познакомился в Израиле и которая с радостью бы осталась там, но вернулась в Штаты, потому что этого захотел он.

У него были сыновья-американцы.

А потом Боазу понадобилось взять и сделать выбор.

А я вот в воскресенье занимаюсь починкой забора.

Мне снятся карты.

Материки и океаны. Штаты. Шоссе. Реки. Места, где я никогда не бывал, проносятся перед моими глазами.

Карты. Карты. Всюду карты.

Я отчаянно пытаюсь разобраться в картах Боаза, но храбрости задать ему вопрос у меня не хватает, да и не дает мне брат такой возможности.

«Зачем? — хочется мне спросить у него. — Зачем все эти карты? Что ты задумал? Куда собрался? Или тебе просто, как и мне, снятся сны о каких-то чужих краях?»

Мы ужинаем с Довом, когда меня вдруг осеняет.

— Я тут подумал, — говорю я. — Знаете, пожалуй, что, мне хочется поехать в Оберлин.

Дов смотрит на аббу:

— О чем говорит этот милашка?

— Оберлин. Там есть университет, Дов. Трудно поверить, но Леви вот-вот закончит школу. Ему пора присматривать университет.

Абба говорит так, словно это только что пришло ему в голову. А когда Боаз заканчивал юниорский класс, у аббы уже был заготовлен список универов на трех страницах желтой бумаги — это были официальные документы.

Мама вытирает губы салфеткой:

— Это чудесная новость, малыш. Университет прекрасный. У меня подруга там училась, она просто обожала этот университет.

— А где он, этот Оберлин? — спрашивает Дов.

Ага!

Дело в том, что Дов не дурак. Он кучу всякого разного знает. Но свои слабости у всякого есть, и слабое место Дова — это география Соединенных Штатов. Наверное, это из-за того, что, когда умерла моя бабушка, Дов сразу прямиком из кибуца приехал в Бостон и с тех пор почти нигде не бывал.

Я кладу вилку на тарелку:

— Это в Огайо.

— К западу, стало быть, отсюда.

Абба смеется:

— Ну уж не к востоку точно, Дов.

— Заткнулся бы, умник.

— У нас же карта где-то есть, верно? — встреваю я. — Я бы показал.

— Должна быть. Где-то.

Абба пожимает плечами и хмуро смотрит на баклажаны на тарелке.

— А где карта Штатов… ну эта, которая «Рэнд МакНелли»… У меня в комнате висела…

Боаз бросает на меня свирепый взгляд. Ну прямо лазером сверлит. Даже жарко мне становится.

Мама говорит:

— А почему бы тебе Дову на компьютере не показать? Найди карту в онлайне. Ты ему тогда и университетский веб-сайт показать сможешь.

— Огайо… — Дов качает головой. — Кто когда слышал про такое место?

* * *

Перл порвала с Попкорновым Парнем. Если его как-то звали вообще, я про это так и не узнал.

— Просто он оказался не тем парнем, которого я могла бы привести домой, к маме Голдблатт.

— Да твоя мать даже не знает, что ты с кем-то встречаешься.

Мы просто колесим по городу. Цим растянулся на заднем сиденье. Суббота, вечер.

— К тому же он неправильно употребил слово «предпоследний». Заявил мне, что «Астероиды проклятия» — предпоследняя попкорновая киношка.

Я указываю налево. Перл поворачивает.

— Так ты поэтому с ним рассталась? Из-за того, что он не знает значения слова «предпоследний»? — удивляюсь я.

Мне кажется, что это жутко глупо.

— Вот ты мне скажи, что значит «предпоследний», Леви. — Перл через плечо смотрит на Цима. — Тебя никто не спрашивает, Ричард Циммерман, потому что все знают, какой ты зануда.

— Молчу как рыба, — отвечает Цим.

— Ты меня проверяешь? — спрашиваю я.

— Да.

— «Предпоследний» означает второй от конца.

— Ну, видишь? — Перл хлопает меня по коленке. — Не будь ты таким простачком, я бы стала с тобой встречаться.

Я указываю направо.

Перл поворачивает:

— А куда мы едем, кстати?

— Не знаю. Можно было бы съездить куда-нибудь попить молочных коктейлей.

— Да чтоб тебя, Леви.

Перл сильно толкает меня плечом.

— Ой… Ты чего?

— Ты на меня в последнее время смотрел? Я же жутко толстая! Разве нормальные китаянки так жиреют? Я же должна быть стройной. Миниатюрной. Тростинкой.

— Ты сбрендила.

— Я во всем виню евреев. Мамашу Голдблатт и ее треклятую грудинку. Это неестественно. С биологической точки зрения я должна следовать совершенно другой диете.

Цим приподнимается, садится и наклоняется вперед:

— Если так, поехали-ка мы полакомиться яичными рулетами.

— Нет. — Перл сворачивает на второе шоссе, ведущее к западу. — Поехали на озеро.

Мы выходим из машины там, где растет сосновая роща.

Под подошвами моих шлепанцев хрустит сухая хвоя.

— Пойдем прогуляемся, — предлагает Перл.

Дорожка вдоль озера тянется на милю и даже чуть больше. Перл шагает первой, мы с Цимом бежим трусцой, чтобы поспеть за ней. Светит полная луна. Ее свет расползается по воде серебряной паутиной. Теплый ветерок шуршит листвой. Из глубины леса доносится смех. Со мной двое моих самых лучших друзей, и ночь так прекрасна, словно слетела со страниц детской книжки с картинками. Такая ночь могла бы наполнить кого-то другого чувством спокойствия, а для меня такая ночь способна только пролить свет на то, что все идет черт знает как.