Угомонились далеко за полночь. Гости разошлись, сонные обитатели дома разбрелись по своим комнатам. Настя с детьми ушла наверх, Дашку увела к себе Маргитка. В нижней комнате остались только Илья и Митро. В раскрытое окно лезли ветви сирени. Илья, сидя на подоконнике, смотрел на пустую улицу.

Слава богу — кончился день. К вечеру уже голова лопалась от шумливых приветствий, песен и одних и тех же разговоров: как вы, что вы, да как Настька столько лет в таборе, да как Илья не додумался раньше вернуться… Тьфу. Будто своих дел у людей нет. И каждая цыганка не поленилась поинтересоваться: откуда у Настьки шрамы на лице? И каждый цыган спросил украдкой: твоя работа, морэ? Черти любопытные, все им знать надо: и что было, и чего не было… Хорошо хоть, Яков Васильич из дома не вышвырнул. А хотел ведь, старый черт, по глазам было видать… Спасибо Дашке. Спела так, что у старика сердце вывернуло. Илья машинально осмотрелся, ища взглядом дочь, но вовремя вспомнил, что та ушла с Маргиткой.

Вот и Маргитка… Что это девчонка смотрела на него так? Наслушалась небось о нем от цыганок всякого, вот теперь и таращится. Те, сороки, сбрешут — недорого возьмут… Но до чего же хороша, проклятая! На Ольгу похожа, и все-таки другая. А взгляд недобрый — так и режет. Настоящий черт зеленоглазый, а не девка. И видно, что никакой на нее управы нет. Илья невольно пожалел о том, что не увидел сегодня Маргиткиной пляски: как назло, куда-то выбегал из комнаты, когда девчонка вышла на круг… Ну да еще будет случай. Илья покосился на Митро. Тот сидел на продавленном диване, дымил трубкой, посматривал в окно, словно ожидая чего-то. Поймав взгляд Ильи, устало сказал:

— Иди спать, морэ.

— А сам чего сидишь?

Митро пожал плечами, что-то проворчал и вдруг резко поднялся с дивана. В сенях хлопнула дверь, что-то упало, зазвенело, посыпалось. Пьяный голос длинно и грязно выругался. Затем послышалась песня: «Эх, черные очи да белая гру-удь… до самой зари мне покоя не даду-ут…» Митро швырнул трубку на стол и, не обращая внимания на рассыпавшиеся по скатерти искры, пошел к двери. Илья быстро затушил огоньки пальцами. Ничего не понимая, двинулся следом.

В сенях было хоть глаз выколи. Митро приоткрыл дверь на кухню, из-за нее пробился свет лампы, и Илья увидел что-то черное и взъерошенное, держащееся обеими руками за стену. Существо мотало лохматой головой и монотонно материлось, потом снова запело про черные очи.

— Явился чертов сын на мою голову… — тихо выругался Митро. Обернувшись к Илье, буркнул: — Дружок твой — любуйся.

Илья не смог ничего сказать. Конечно, семнадцать лет — срок большой, все они уже не те, что были, и Кузьма тоже… но увидеть такое он не ожидал. В памяти его оставался веселый, юркий мальчишка, гораздый на вранье и выдумки, ворующий на Тишинке пироги и пряники и потом угощающий ими всю улицу, не знающий, что такое печаль. А это…

— И ведь не сильно он пьяный-то, — вполголоса проговорил Митро. — Больше прикидывается. Завтра проспится — весь день от меня прятаться будет. И за какой грех мне это, а? Не племянник, а каторга бессрочная! Ничего поделать с ним не могу, ничего! Хорошо, хоть Варька твоя приехала! Он, кроме нее, никого не слушает, паршивец…

Как раз в тот момент Кузьма оставил в покое стену и повернулся. Илья увидел черные, затянутые мутной пленкой глаза, один из которых был здорово подбит. Рубаха спереди испачкана и залита вином, в углу рта темнела спекшаяся кровь. Мутный взгляд уткнулся в Митро.

— Ну… что смотришь, Трофимыч? Вот, пришел… Бить хочешь, что ли?

Глянув в лицо Митро, Илья забеспокоился, что к тому и идет. Но тот сдержался, пробурчав сквозь зубы:

— Не мешало бы… Только тебе, я вижу, и так уж навешали. Где был?

Кузьма молчал.

— Где был, спрашиваю? — повысил голос Митро. — На Хитровке?

— Ну и хоть бы…

— Хоть бы! Сколько раз тебе говорено — пей около дома! На Хитровке тебя, дурака, зарежут когда-нибудь! Да не бойся ты, не трону. На кой ляд ты мне сдался… Иди ложись спать.

— Иду. — Кузьма опустил голову, помотал ею. Илье показалось, что он и в самом деле не так уж пьян. — Трофимыч…

— Чего тебе еще?

— Варька… Варвара Григорьевна… что ли, приехала?

— Приехала, — глухо ответил Митро. И вдруг сорвался, заорал: — Иди спать, сукин сын, чтоб тебе света не дождаться! Висельник чердачный нераскаянный! Доведешь ты меня, холера, до преступления!

— Не ори, — сказал Кузьма. — Я и так иду.

Он перешагнул порог кухни, шатаясь, дошел до печи, навзничь повалился на покрытые старым ковром нары и сразу же захрапел. Митро в сердцах сплюнул. Илья, глядя в стену, подавленно молчал.

— А ты чего встал? — накинулся вдруг и на него Митро. — Проваливай и ты тоже, и чтоб не видел я вас никого до утра! Чума проклятущая на всю мою жизнь!

Илья, искоса взглянув на него, вышел. Он не сердился, самому хотелось орать и ругаться. Настроение испортилось окончательно. Он прошел через нижнюю комнату, поднялся по лестнице на второй этаж, где было темным-темно, и… замер, услышав голос Насти. Она с кем-то разговаривала, стоя в дверях комнаты, и Илья невольно прислушался.

— Нет. Правда, нет. Это не Илья, а гаджэ[18]. Тогда, в овраге. Я в самую драку кинулась, по лицу и зацепили. Ты что, мне не веришь? Дадо! Когда я тебе врала?!

— Не знаю. — Черный силуэт шевельнулся совсем рядом, и Илья сделал шаг назад, узнав Якова Васильева. — Только сдается мне, его это все-таки работа. И раньше бешеный был, и сейчас не лучше.

— Да что ж такое, отец! Я правду говорю! — От возмущения Настя заговорила громко, и Илья отчетливо слышал каждое слово. — Ну, бог с тобой, если родной дочери не веришь, спроси Варьку, она знает!

— Варька ему сестра, она что хочешь подтвердит.

— Таборных спроси! Все видели! Может, мне детьми своими забожиться?! Я забожусь! Если уж до того дошло, что ты мне без этого не веришь…

— Не трудись. И спрашивать я никого не буду. Ваши дела, ты ему жена. Если понравилось к колесу привязанной по грязи бегать — на здоровье. Но до сих пор не пойму, для чего… — Яков Васильев понизил голос, и больше Илья ничего не слышал. Да больше и не надо было.

Он закрыл глаза, прислонившись к невидимой стене. Сердце стучало так, что отдавало в голову. «Зачем приехали только? — с горечью подумал Илья, садясь в темноте на пол. — Зачем приехали? Быть беде».

* * *

В маленькой комнате на втором этаже горела зеленая лампа. Ее слабый огонек освещал старый комод с рядом фарфоровых безделушек на крышке, гитару с узким «женским» грифом в углу, букет полуувядших роз в вазе синего хрусталя, рядом с цветами — целую башню растрепанных романов: «Роковая страсть», «Любовь графа Шевалли», «Жестокая красавица», «Любовь и гибель маркизы Анны»… Дашка, сидящая возле стола, поглаживала пальцами корешки книг, наугад клала их одну на другую. Маргитка, стоя к ней спиной, взбивала подушки на постели так, что пух летел метелью. У порога сидел на полу, обхватив руками гитару, Яшка. Он отчаянно зевал, но не уходил.