Убийца главного инспектора городского санэпиднадзора Раисы Вольфовны Энгельс, известной среди коллег как Волчица, улик не оставил. То есть буквально ни одной зацепки, как если бы работал не только в перчатках, но и в стерильных бахилах. Соседи ничего не слышали, никого не видели. На трупе был домашний халат, рядом — мусорное ведро. То есть Раиса, без сомнения, вышла ночью к мусоропроводу. Ранена в спину и добита в сердце. Жила одна, с соседями не общалась. В день накануне убийства ездила, как сообщили на службе, по объектам, куда именно — не докладывала.

Толковое следствие пошло по хрестоматийному пути «ищи, кому выгодно». Выгодно могло быть многим. У кого только ни стояла Волчица костью в горле — рынки, общепит, медицинские учреждения, да мало ли! Разумеется, немедленно обнаружилось, что в одной из клиник лежит брат убитой. И что? Да ничего. По крайней мере, есть с чего начать.

Когда Касторский похмелялся коньячком с учителем словесности Кузнецовым Владимиром Ивановичем, в кабинет зашла секретарша Фаина, глаза, как оловянные плошки.

— Из уголовного, — и посторонилась изумленно, пропуская молодого человека с раскрытой ксивой в вытянутой руке. «Начинающий», — подумал Платон с каким-то сонным ощущением «будьчтобудет» на дне души.

«Алкаш», — подумал перспективный следователь Буркин, успев зафиксировать как бы испарившуюся бутылку. Быстро поднятое, говорят в Одессе, не считается упавшим. Но быстро убранное считается, однако, замеченным, и непьющий Буркин испытал к Касторскому интуитивную неприязнь.

Касторский нажал кнопку на селекторе и сказал с нажимом:

— Еще чаю, Фаечка. С лимоном.

Следователь без приглашения уселся напротив Кузи, за длинный стол, в традициях канцелярского дизайна образующий со столом главного букву «Т».

— Несколько вопросов, — Буркин покосился на Кузю, — желательно без посторонних.

— Владимир Иваныч…

— Ничего-ничего, Платон Егорыч, — Кузя обольстительно улыбнулся. — Я как раз хотел пройти в отделение…

Платон опешил.

— Зачем?.. Кхм… То есть… ну да… конечно… халат… там, в приемной… Но пропуск…

Кузя просиял лучшей из своих улыбок и протянул следователю руку, которую тот неохотно пожал.

— Извините, господин…

— Буркин, — буркнул Буркин.

— Кузнецов, академик РАМН. Позвольте еще секунду. Платон Егорыч, так вы пропуск мне выпишите, и я начну… консультацию, пока вы с господином Буркиным… беседуете. Лады?

«Боже, какой бред», — подумал Касторский, словно под гипнозом выписывая Кузе пропуск по всей форме.

— Благодарю, коллега, — кивнул Кузя. — Надеюсь, вы не слишком задержитесь. У меня через два часа совещание в академии… Всего доброго, товарищ Буркин.

Кузя, не попадая в рукава халата, мчался к знакомым дверям. В вестибюле, ткнув в нос толстой дежурной пропуск, сказал повелительно:

— Распорядитесь, сестра, кто-нибудь… у меня в четвертом отделении профессорская консультация. Проведите меня, будьте так добры.

— А Платон Егорыч? — удивилась сестра. — Без него не положено…

— У Платона Егоровича важная встреча. Он присоединится позже. Поторопитесь, уважаемая, я спешу.

— Кястас Ёныч! Товарищ Лапонис! — запричитала толстуха в телефон. — Тут человек от Платон Егорыча, профессор, говорит, консультация в четверке вашей, а у Платон Егорыча встреча, а как пущу, Кястас Ёныч…

Через минуту спустился сокрушительный амбал и раскатисто молвил с акцентом:

— Что могу помоч?

— Академик Кузнецов, — протянул ладошку Кузя. — Что за бардак, коллега?! Я приглашен коллегой Касторским для консультации и не могу, черт возьми, пройти! Что тут, ей-богу, тюрьма, режимное предприятие? Пройдемте, у меня времени в обрез!

— Консултация? — Кястас пошевелил белесыми бровями. — Шеф не ставил меня на известность… Позволте, пожалуйста, аппарат, сестра.

Из трубки донесся гулкий и слегка истерический голос Фаины:

— Не велено ни с кем соединять!

— Хорошо, профессор. На моя ответственность. Идите, пожалуйста, за мной.

Вошли в коридор, дохнувший страшным запахом залитого хлоркой пристанционного сортира. Кузя воскликнул:

— Ну и амбре у вас тут, друзья! Как вы живете!

— Нормално. Какая палата, пожалуйста?

— Принюхались? Ладно, — Кузя достал из кармана блокнотик, важно полистал. — Больной Чибис. Аномальное развитие холеры Бенгал.

— Аномалное? — литовец подергал себя за ус. — Болного знаю. Аномалности не наблюдал.

— Плохо, коллега. А вот ваш шеф наблюдал. Куда идти?

Заведующий довел Кузю до палаты, пропустил вперед:

— Я вам нужен, пожалуйста?

— Как угодно, — отрывисто отвечал Кузя, всем своим видом подчеркивая, что в помощниках не нуждается.

— Очень хорошо, — Кястас склонил из поднебесья голову. — Тогда я, пожалуйста, занимаюсь своей работой.

— Валяйте, коллега, — с насмешливой улыбкой поклонился и Кузя. — Это прекрасно, когда есть чем заняться.

Все складывалось гениально. Кузя молился, чтоб суровый опер Буркин, зачем бы он ни пришел, задержал Касторского подольше.

Палатная вонь едва не сбила Кузю с ног. Чибис, узнав дружка, упал лицом в подушку, чтоб не заорать. Но тот, нахмурившись, надменно огляделся и спросил самым строгим тоном, на какой был способен:

— Кто у нас, — он заглянул в блокнотик, — больной Чибис? Лежите, лежите, голубчик. Добрый день. Будем знакомы. Я профессор Кузнецов, Владимир Иванович. Да-а… Действительно, крайняя степень истощения… Как себя чувствуем, голубчик? Будьте добры, молодой человек, — Кузя с любопытством посмотрел на Энгельса, очень похоже описанного Толяном, — дайте-ка мне стул.

Он тыкал Толику под ребра, мял живот, своей любимой ручкой-фонариком светил в глаза, оттягивал веки…

— Ну что ж, голубчик, весьма плачевно. Склеры бледные, язык обложен, живот вздутый… Запоры? Плохо. Не нравитесь вы мне, Анатолий Игнатьевич. Ваш доктор прав. Имеет смысл перевести вас к нам в клинику… Там и уход получше, и питание, и медикаментозное лечение. Собирайтесь, голубчик.

— Что? — Толик смотрел на Кузю, как на бога. — Прямо сейчас?

— А чего ж тянуть? У вас, голубчик, дистрофия и, возможно, непроходимость кишечника. Рвоты, обмороков не было? Будут. Запоры при холере, дружок, симптом очень неблагоприятный… Боюсь, потребуется операция…

Кузя еще минут пять нес такую же ахинею, к которой внимательно прислушивалась вся палата, по-новому взглянувшая на доходягу Чибиса. Похоже, Холера дотягивал последние денечки.

Пока Толик стремительно одевался и упихивал в рюкзачок жалкий скарб, Кузя лихорадочно соображал, как же им выйти из запертого отделения, чтоб не объясняться по возможности с громилой-литовцем.