— Алена, Ариша, идите, идите уроки делать… А я тут уберу, я уже уроки сделала… — сказала Нина девочкам и настойчиво и строго повторила: — Ну?!

Иногда такое случалось в воскресный день — средь бела дня они вдруг хотели остаться наедине. Когда его взгляд останавливался на Ольге Алексеевне настойчиво, а на девочках рассеянно, значит, у них с Ольгой Алексеевной будет любовь. Нина всегда чувствовала, когда у них будет любовь и когда только что была. После любви Ольга Алексеевна была по-особому кокетлива, а Андрей Петрович по-особому благодушен и расслаблен.

Нина вовсе не была развратной. Она почти не думала и не говорила о сексе, в отличие от девочек, которые думали и говорили об этом много, Алена ужасающе подробно — Ариша поэтично. Для Нины это была часть жизни, с которой она была хорошо знакома. Мама говорила «это хороший дядя, он нас любит», просила ее уйти на часок, пообещав, что по возвращении Нину будет ждать подарок, но дядей было много, а подарка никогда не было. Каждый раз Нина уходила с надеждой, не на подарок, на мамино счастье, — если Нина уйдет, между ними будет «это», отчего дядя полюбит маму и они все вместе будут жить счастливо… Все, что Нина успела увидеть в своей прошлой жизни, означало: женщины надеются получить за секс хорошее отношение, но их надежды никогда не оправдываются. Собственный опыт еще больше укрепил ее в этой мысли. Нина не считала изнасилованием то, что произошло с ней на вечеринке у Виталика, ведь она не кричала, не сопротивлялась, а сам факт, что она не хотела, не вызывал у нее ни возмущения, ни горечи — мало ли кто чего не хочет. Горечь вызвало его полное к ней равнодушие. Она как-то встретила его во дворе — ее на вечеринки больше не звали, а он шел к Виталику, поздоровался, вежливо стараясь припомнить ее имя: «Привет… э-э… Ира». В сущности, она была полностью готова к этой горечи, к пониманию — секс нельзя обменять на любовь и даже на то, чтобы запомнили твое имя. Так что к теме секса Нина относилась без пристального интереса, ее не завораживала ни запретность, ни поэзия, суть сексуальных действий и их практический смысл были ей известны, и к ней лично все это не имело никакого отношения.

Но сейчас Нина ошиблась, Ольга Алексеевна спешила остаться наедине с мужем вовсе не для супружеских ласк. Андрей Петрович был чем-то сильно расстроен.

Закрывая дверь кабинета, Ольга Алексеевна не спрашивала хлопотливо — что у тебя случилось, что?! Он знает, что она может дать хороший совет, и всегда рассказывает ей все, и сейчас расскажет. Он потому с ней и советовался, что она здравый человек, а не квочка. Ольга Алексеевна молча гладила его по голове, шее, лопаткам и считала про себя «раз, два, три, четыре…», улыбаясь тому, что она обращается с ним, как с дрессированным медведем. Но что есть привычка к откровенности, как не привычка, воспитанная ею, выдрессированная, много раз проверенная. «…Девятнадцать, двадцать…» На счет «двадцать» он обычно начинал говорить.

— Олюшонок, у меня неприятности, — на счет «двадцать» начал Смирнов.

— Да, — спокойно отозвалась Ольга Алексеевна.

— ОБХСС начал копать торговлю в городе… Сначала вышли на директоров двух универмагов, на базы, и через них — на цеховиков. Ты ведь знаешь, что происходит…

Ольга Алексеевна, член партии, один из лучших лекторов Университета марксизма-ленинизма, конечно, знала.

Еще при Брежневе в октябре партийные круги Москвы и Ленинграда всколыхнул невиданно громкий арест: в Москве арестовали директора «Елисеевского». Дело директора «Елисеевского» в прессе назвали началом решительной борьбы КПСС с коррупцией и теневой экономикой. У народа арест вызвал радостно-мстительное ликование — «прижали торгашей!», а для партийной элиты этот арест означал совсем иное. Дело директора «Елисеевского» было косвенным, но очень сильным ударом по московскому первому секретарю Гришину. При Брежневе партийные работники были неприкасаемыми, тем более партийный работник такого ранга. Все это означало: Брежневу осталось всего ничего и практически правит уже Андропов.

Брежнева не стало, и, став генеральным секретарем, Андропов объявил новую линию: борьба с коррупцией и теневой экономикой по направлениям «торговля» и «подпольное производство — цеховики». Уже было известно, что в цепочке коррупции есть партийные работники, что было совершенно неслыханно, партийную элиту это испугало, — а у Ольги Алексеевны вызвало восторженное одобрение. Единственно неприятным на ее придирчивый преподавательский взгляд было то, что партийная пресса говорила о новом НЭПе, расшифровывая старую аббревиатуру по-новому — наведение элементарного порядка. НЭП — это НЭП, новая экономическая политика партии на основе ленинских работ, принятая в 1921 году X съездом РКП(б) с целью восстановления народного хозяйства. Ольга Алексеевна считала, что заигрывание с терминами принижает великую историю великой страны и, главное, Ленина.

Ольга Алексеевна как-то услышала Аленину болтовню с Таней Кутельман и Левой Резником: Брежнев умер, но режим вечен, борьба с коррупцией похожа на средневековые казни, когда по городу тащат труп, Андропов хочет навести порядок в государстве, но в этой стране перемены невозможны… Рванулась к ним, сказать — как можно так, свысока, «в этой стране»?! И вовремя остановилась — с кем дискутировать? С детьми?! Аленины еврейские дружки за своими родителями повторяют, а те — за всеми якобы интеллигентами, и все это обывательские, кухонные разговоры… Ольга Алексеевна приветствовала новую партийную линию всей душой — партийные работники высшего звена, участвующие в теневой экономике, в системе злоупотреблений и взяточничества, должны понести наказание, как все остальные граждане, по всей строгости закона. Это отвечает ленинским принципам.

Ни малейшего сомнения в честности мужа у Ольги Алексеевны не было. Андрей Петрович ни единого раза не воспользовался служебным положением в личных целях, у них не было ни тайных квартир для девочек, ни антиквариата, ни бриллиантов, ни мехов. Квартира в Толстовском доме, данная государством, госдача в Комарово с казенной мебелью с инвентарными номерами — они могли оттуда просто выйти со своими вещами, казенная «Волга» и сберкнижка, на которой было несколько тысяч рублей, не больше, чем у любого советского человека, а то и меньше. Слава богу, Андрей Петрович чист перед законом и перед совестью, в его жизни есть дело, которому он служит, и блага, положенные ему государством, а больше ни-че-го.

— Мне сегодня доложили: ОБХСС разрабатывает цеховиков у меня в районе… Олюшонок! Это ж, понимаешь, в голове не укладывается, на набережной Карповки, можно сказать, под носом у меня — подпольное производство… У них там чуть ли не три цеха в подвалах, станки… или как это, машинки швейные… Трикотаж, понимаешь, они выпускают… Производят-то в подвале, а сбывают через государственные торговые организации, на том и попались.

— Правильно Андропов хочет навести порядок… — сказала Ольга Алексеевна. — Слава богу, что ты абсолютно чистый человек, что ты ни сном ни духом…

— …Я-то сам лично ни сном ни духом, а район-то мой… Вопрос будет стоять — «почему допустил?». Можно отделаться легким испугом, строгий выговор схлопотать. А в худшем случае, с учетом новой линии, — вон из партии… Сейчас, в ажиотаже, и невиноватого могут наказать… — Он не договорил, но Ольга Алексеевна согласно кивнула.