Помнишь ту ночь? Ты, как заведенный, повторял, что «подпись на клочке бумаги» ничего не изменит в наших отношениях, пусть это будет «матримониум, непорочный и белый как снег», а через месяц можно и развестись. Ты был так красноречив, так упрям. Сперва я стойко парировал твои аргументы. «Во-первых, — твердил я, — мне вообще претит институт брака. Во-вторых, я бы женился на Плании ради бумажки, если бы не любил ее». Ты поддакивал, но не сдавался. Мы пререкались всю ночь. Пили. Утром я совершенно осовел и согласился с тобой, только чтобы прекратить спор, хотя на кончике языка у меня вертелся вопрос: если это чистая формальность, Ролан, почему же ты сам не женишься на Плании, сам не освободишь ее от кошмарного дома и страны?

Нет, Ролан, я тебя не обвиняю. Ты хотел как лучше, я, впрочем, тоже. Дорога в ад вымощена добрыми намерениями. Но, наверное, ты уже сам понял, что мы подрезали Плании крылья вместо того, чтобы ей помочь. Плания в нас не нуждалась. Она не настолько ощущала себя жертвой, не настолько была беспомощна. Имела положение, связи, деньги. Могла купить себе жениха. Кто знает, вдруг бы это поставило ее на ноги? А теперь — что получила наша Плания? Паспорт цивилизованной страны, государственную стипендию, полставки на (второразрядном) факультете мужа и его самого: енота-полоскуна, ретушера путаной диссертации, над которой Плания корпит — сколько уже лет?

Я взглянул на часы. Два часа ночи, Плания не вернулась. Быть может, листок, принятый мною за список покупок, — прощальное письмо? Я в панике вскочил.

И что же? Проницательная Плания… В нескольких словах она подытожила мое письмо тебе. Читай:

«Гетеры даны нам для удовольствия; конкубины — чтобы заботиться о нас в повседневной жизни; жены — чтобы иметь легальное потомство и опрятный дом (Аполлодор, вторая половина IV в. до н. э.). А я тебе зачем, муж? Скверное зеркальце, в котором отражается твое беспредельное noblesse».[31]

Светает. Пойду проветрюсь, на рынке опущу письмо.

Будь здоров, Ролан, держись!

Твой Сильвио

Плания Синьорелли. "Роло и Эд". Фотомонтаж.

Около 1974

Urbino — 05-05-76

Роло, старый эротоман!

Сегодня, нет, уже вчера — как раз полночь, бьет колокол — день рождения Эда, то есть был день рождения. Пачка его неотправленных писем к тебе попала сюда — к счастью, ко мне на работу, так что удалось скрыть их от Сильва — в самый шабат. В адресованной мне длинной эпиграмме твой эфеб заклинает вручить их тебе «после его смерти». Не беспокойся: он не покончит с собой и всех нас переживет.

Я с отвращением перелистала кипу бумаг. Порнография, претензии, паранойя. Почерк паралитика. В самый раз для главы «Эрос-Пафос-Шизо». Эд не хочет, чтобы ты знал, в какой психушке он сидит. И правильно. Плюс покой, плюс еда и уход. Он — это он. Я — другая, меня снедает ревность.

Тетушка Мел плакалась тут по поводу «твоей депрессии». Сильв встревожился, а я — нет. Что, футляр для гобоя потерял, а? Так найди себе другой, не столь ангелоподобный, более земной. Здоровее будешь. Pede! Очнись! Есть на земле и другие эфебы. Из меня вылезает Пандора.

Пауза, на лифте спрыгиваю в зал совещаний. Оттуда видно окно комнаты Сильва. Там горит свет. Сидит, бедняга, ждет, размышляет: спечь своей любимой Плании гуся или потушить курицу? Чем женушку потешить? Добрый муженек беспокоится о Пандоре. Ему бы о себе побеспокоиться. А тебе, Роло-эротоман, — о верном приятеле, которому ты моей ручкой поломал жизнь.

Свет погас. Лег? Нет, бегает, как заведенный, по пустым улицам. Мечтает встретить Пандору. И чтобы Пандора его полюбила.

Роло-эротоман! Пора с этим кончать. Если муж-страж не перестанет витать в облаках — Пандора убьет себя. Заставь теперь развестись того, кого заставил жениться! Пандора добивается этого уже год. Муж ведет себя как сопляк. Затыкает уши, падает на колени, молится на Пандору. Спасение кажется ему погибелью.

Тебя он послушает. Это твоих рук дело. Зачем ты извлек Персефону из Гадеса?

Боялся, как бы она не прикончила похитителя Плутона? Пожалел моего насильника? Ну так сжалься теперь над моим защитником. Жертву его доброты пожалей!

Что ж, пока!

Твоя Пла-пла

Эдмунд Берг в 1950. Фото Курта Вольфа

Добрый день, дорогой мой Ролан. Ваше письмо доставило мне большую радость. Оно так великолепно отражает суть нашей многолетней дружбы, которая в определенном смысле всегда была идеальна. Я, в свою очередь, с большим удовольствием принимаю Ваше почетное предложение. По мере сил, которых с возрастом становится меньше, и условий, которые, увы, не улучшаются, постараюсь подготовить материал, заслуживающий права быть опубликованным в Вашем международном труде. Только бы удалось оправдать надежды, которые Вы, дорогой друг, возлагаете на меня со своей неизменной доброжелательностью. К сожалению, недавно я утратил последнюю привилегию, дававшую возможность хотя бы иллюзии работы. У меня отобрали билет члена Академии наук, который позволял пользоваться университетскими книжными фондами. Теперь в моем распоряжении лишь домашняя библиотека, тающая с устрашающей скоростью. Ужасна была последняя зима. Вследствие осложнений после гриппа я заболел воспалением легких, что при моей астме — всегда трагедия. От наших антибиотиков, неочищенных и плохо усвояемых, у меня началась аллергия, и я несколько дней пролежал в бреду, с высокой температурой. Когда она немного спала, начались приступы удушья. Чтобы достать денег на импортный ингалятор, я решился продать «Британскую энциклопедию». Помните, милый Ролан? Она стояла в шкафу возле тахты: бордовый переплет с золотыми буквами, тончайшая папиросная бумага. Как часто вы брали в руки какой-нибудь том, восхищались иллюстрациями. Лучшее, одиннадцатое издание. Не задыхайся я так отчаянно, ни за что бы не расстался с главным своим сокровищем — родительским подарком к окончанию школы. Но сосед не соглашался на Библиотеку классического романа, хотел именно это. И его можно понять! Без Бальзака в несвободной, полностью отрезанной от мира стране жить можно, а без «Британники» — никак.

Прошу, дорогой Ролан, простить мне эти жалобы. Следует с достоинством отсиживать пожизненное наказание в крепости, возведенной из кирпичей, которые ты же сам в молодости таскал. Прошу также прощения за жирное пятно. Это из-за моей чрезмерной осторожности, уже почти инстинктивной. Услыхав звонок в дверь, я в панике вскочил и запихнул тетрадь за печку, а потом, вытаскивая ее кочергой, испачкал и помял. А все потому, что с памятью худо. Я забыл, что сегодня первая пятница месяца, и доверенное лицо привозит мне из Подкарпатья деликатесы, о каких тут можно только мечтать, — масло, брынзу, баранину, несколько свежих яиц, слитых в бутылку. На этот раз меня вдобавок ждал чудесный сюрприз: корзинка с клубникой, первой и, наверное, последней в этом году, из сада дочери моей самаритянки. В знак благодарности я угостил ее Вашим, дорогой Ролан, растворимым кофе и пряниками с шоколадной начинкой, которые мне вчера удалось купить в магазине на углу. Мы жевали их медленно, наслаждаясь уже почти забытым вкусом шоколада и словно бы перенесясь в довоенные времена или за границу. Страшное прошлое и падение уровня жизни научили нас радоваться каждой мелочи. В результате мы нередко ведем себя точно маленькие дети или законченные придурки.