2. Настраивает ли эрос на мирный лад? Или разжигает войны? И то, и другое. Сперва поговорим о мире. И о неизвестном тебе начале моей карьеры.

а) Мир. Будучи красивым, молодым и честолюбивым, я хотел доказать, что любовь есть противоядие от войны. И получить сразу две Нобелевских премии: по биологии и Премию мира. Под москитной сеткой ночами я грезил о прохладном Стокгольме. Чтобы повергнуть его на колени, я носился по самым комариным тропикам Бирмы — за сиамангами. Это вид гиббонов — hylobates («живущие на деревьях»). Они обитают в джунглях Юго-Восточной Азии. Все гиббоны славятся необыкновенной ловкостью и вокалом. Но наибольшие виртуозы — сиаманги. Прелестные обезьянки! Бесхвостые, они похожи на эльфов в меховых комбинезончиках. Под подбородком мех волнистый и имеет другой оттенок: серый или розовый. Это горловые мешки.

Пение сиамангов разносится на многие километры. Это всегда дуэт. На рассвете отзывается самец, и тут же к нему присоединяется самка. Дальше они поют вместе: он короткими, постепенно усложняющимися фразами; она — более развернутыми, подводящими к кульминации — мощному бельканто. Звучание его столь великолепно, что самец умолкает и восторженно слушает самку. После ее выступления приходит черед его соло, которое заканчивается импровизацией. На протяжении всего концерта пара скачет. На бельканто приходятся самые виртуозные акробатические этюды.

Сиаманги живут моногамно. Их дуэт — своего рода любовная беседа. Какова ее функция? Пока я знал сиамангов лишь по книгам, полагал, что с помощью пения пара обозначает границы занимаемой территории: прыжки демонстрируют готовность охранять территорию, а сочетание вольтижировки с вокалом призвано отпугивать незваных гостей обоего пола: воришек, посягающих на пищу, и донжуанов.

Наблюдения опровергали эти гипотезы. Обезьянкам свойственна не только моногамия. Им также присуща художественная мономания: в центре их существования находится искусство. Пение помогает сиамангам шлифовать технику прыжка. Благодаря акробатике обезьянки достигают совершенства в пении. Вольтижировка помогает вокалу, а вокал — вольтижировке. Пара добивается совершенства, упражняясь вместе всю жизнь. Лишь верность гарантировала дуэту успех. Чем больше соответствовали друг другу партнеры, тем выше было их искусство. Неверный сиаманг не только терял партнера: он также переставал быть виртуозом. Искусство дуэта требовало моногамии. Супружеская верность служила художественному совершенству. Эротика цементировала эстетику. И наоборот.

Прилагаю «Monogamy and Art»: мою главную статью о сиамангах, в которой я также анализирую моногамию поющих дуэтом птиц. В «Моногамии и искусстве» я выдвигаю два революционных тезиса: а) искусство не есть человеческое изобретение; оно доступно и животным; б) в дуэте сиамангов эротическая функция сливается с эстетической. Между строк я провожу еще два тезиса, более спорных, под которыми сегодня уже не подписался бы: а) любовь есть источник искусства; б) а также мира на земле.

Статья наделала шуму. Я получил должность и сразу вслед за этим — кафедру. Может, дали бы и Нобелевскую премию, но началась война во Вьетнаме. Я навсегда запомнил тот вечер. Посмотрев новости, я уже собирался было выключить телевизор. Остановил меня заголовок — «Уничтожение джунглей» — на каком-то знакомом фоне: это была моя фотография пары поющих сиамангов. Их леса подверглись бомбардировке напалмом. Обезьянки гибли в пламени. Я потерял сознание. Очнулся в больнице: микроинсульт, парез левой части тела. Через неделю мне стало лучше, и я вернулся домой. Но не к работе. Я погрузился в депрессию, галлюцинировал. Пришлось выбросить телевизор: по темному экрану продолжали скакать обезьянки в сожженных шкурках; они умирали, не прерывая пения. Я перестал выходить на улицу. Получил отпуск по состоянию здоровья. Целыми днями лежал лицом к стене.

Я бы попал в психиатрическую больницу, кабы не сосед: буддист и пацифист, с бородой до пояса. Он ухаживал за мной, как за ребенком: дежурил у постели, промывал загноившиеся глаза, кормил, осторожно выпытывал, что со мной. Я все ему рассказал. На следующий день он организовал «Кружок защиты сиамангов» при своем комитете «Янки, вон из Вьетнама!». Я встал. На митингах носил транспарант «Будем, как сиаманги! Давайте жить любовью и искусством!»

Лозунг принес мне известность. Меня пригласили на радио «Вместе». Я вел цикл антивоенных передач, после каждого эфира отвечал на звонки слушателей. В программе, посвященной Пьеру и Мари Кюри, я назвал этих ученых «лучшим научным дуэтом всех времен в стиле сиамангов». И тут позвонил однокурсник. Задыхаясь от смеха, он фыркнул в трубку: «Дружочек! Ты забыл о рогах, которые Марыся наставила Петруше? Хватит идиотничать. Возвращайся к работе!»

Мне стало стыдно. Прямо с радиостанции я отправился к парикмахеру — избавляться от бороды и волос до плеч. Сел перед зеркалом и не узнал себя: я был совершенно сед. Так закончилась молодость: эпоха сиамангов и мирной жизни.

Я сменил зоологию на биоантропологию. Отважился на прыжок в ледяную воду: стажировку в лаборатории осеменения in vitro.[36]Руководил ею мой лютый враг: Робин Фальк, создатель теории эротоагрессии и стопроцентный хам. В качестве приветствия он вывел спермой на стеклянной двери «Любовь — это война». Едва я переступил порог, он бросился ко мне. Пронзал взглядом выпученных глаз, размахивал газетой. И орал: «Специально для тебя, голубь мира! Одна “звезда” отравила другую. Четверть века танцевали вместе. Этим летом он влюбился в теннисистку. Следы мышьяка в стакане с “кровавой Мери”».

Фальк ухватил меня под руку и потащил к микроскопу, бормоча: «Сейчас увидишь, что такое настоящая война. Они бьются за яйцо, как за Елену Троянскую!» Он имел в виду сперматозоиды. И, в сущности, был прав. «В сущности», потому что с тех пор, как Фалька бросила жена, первоклассный ученый заделался мизогинистом. Теперь он с пеной у рта доказывает, будто сперматозоиды не только соперничают между собой, но еще и ведут ожесточенную борьбу с «чужаками». Он вбил себе в голову, что в яйцеводах «пяти процентов женщин» сперма биологического отца должна победить сперму его конкурентов. Да, случается и так. Но как он вычислил процент рогоносцев?

Стажировка в лаборатории Фалька довела меня до белого каления. Но оказалась полезна. Осеменение многое помогло мне понять. Если агрессия управляет процессом оплодотворения (а нет сомнений, что дело обстоит именно так), это оказывает влияние на половую жизнь и любовь. Ревность, например, представляется мне сегодня своего рода тенью агрессии осеменения. Чтобы соединиться с одной яйцеклеткой, одному сперматозоиду необходимо одержать верх над огромной армией конкурентов. Для продолжения рода необходима пара: всего-навсего, не больше. Теперь я нередко задумываюсь, не отражают ли наши чувства в момент оргазма акт оплодотворения. Знаешь, что я имею в виду? Ощущение, что вы с партнершей (или партнером) находитесь на необитаемом острове, в космической капсуле, на пустой планете. На это, в свою очередь, накладывается, вероятно, «прапамять» о единстве матери и плода. Так можно бы объяснить переживание равновесия между «войной», предшествующей оплодотворению, и «миром», который наступает потом. Но это, разумеется, метафоры. Отнесись к ним с должной мерой осторожности.