Меня нагрузили работой на следующие двести веков. Ваш покорный слуга умрет на службе!

Они тихонько засмеялись и попрощались навечно. Инженер уже уходил, когда его снова окликнули: Фарт подкинул небольшой мяч, который удачно прилетел в руки. Шар-телепорт сверкнул всеми цветами радуги и сложился в карту местной планеты.

— Подарок. Не забывай, что у тебя теперь весь мир на ладони! — хохотнул бог и исчез в толпе, словно его никогда и не было.

Новый мир. Анастасия Норенко

Вокруг меня весь мир покрылся тьмою,

Но там, внутри, тем ярче свет горит…

Иоганн Вольфганг Гёте

В тумане тает старый свет.

За флагом белый брег укрылся.

С британской гаванью навек

Корабль быстрый распростился —

Он в новый мир теперь стремился,

На австралийский континент.

Бросают волны бриг друг другу,

Трещат древесные борта,

По безутешным стенам трюма

Сочится горькая вода,

Густеет резко духота,

И стоны льются отовсюду.

Там, где спесивые моря

Смиряются на скалах красных,

Непокоренная земля

С мечами трудностей опасных

Ждет сотни узников несчастных

Воинственного короля.

Заменены законом новым

Их сроки в каменной тюрьме

На путь с неведомым исходом

В темнице хлипкой на воде

В края, где вечно спят на дне

Суда, погубленные штормом.

Задраен люк от всплесков волн,

Горячий воздух вверх клубится,

На узких нарах вчетвером

Иным приходится ютиться,

Сквозь прутья лезут руки, лица

И просят пить иссохшим ртом.

Невольники своих пороков,

За все грехи осуждены

Отплачивать трудом и потом.

И средь неправедной толпы,

Прижав с распятьем крест к груди,

Священник обращался к Богу.

Служил он церкви, но не той,

Что принята была короной.

Католик с чистою душой —

За веру он надел оковы

И в южные отослан воды

Был из Ирландии родной.

Но в изможденной качкой плоти

Жил стойкий дух. Его никак

Сломить не удалось неволе.

Пусть телом был он в кандалах,

Душой, как чайка в небесах,

Парил он вольно на просторе.

Ночь подбиралась к кораблю,

И, паруса окрасив черным,

Она макнула кисть свою

В палитру неба, отраженном

В застывшем море, и безмолвно

На мачте вывела луну.

Столь редкий штиль своей заботой

В миг убаюкал мрачный трюм.

От бурь и ветров сил лишенный,

Он в царстве сна нашел приют.

Дремали все, кто там, кто тут,

Во снах своих дыша свободой.

Молитвы прошептав слова,

Священник в тишине застывшей

Прикрыл усталые глаза,

Как вдруг услышал глас охрипший:

«Ты правда веришь, что Всевышний

Поможет нам доплыть туда?

И что там дальше будет с нами?

Что ждет на дальних берегах?

Пустыня жаркая, как пламя,

И вечный труд в ее песках?

Иль погребенная в горах

Судьба, разбитая кирками?

Непроходимые леса,

В болотах тонущие дебри

И в лихорадке голоса,

От мук взывающие к смерти?

Сгорают жизни, словно жертвы,

В огне алтарного костра…»

Из люка свет луны полился,

И прежде зыбкий силуэт

Фигурой ясной обратился:

В горячке бледный человек,

Не старше двадцати двух лет,

Свои грехи раскрыть решился.

«Я жизнь свою влачил среди

Проулков грязной подворотни.

Там юности лихие дни

Погибли в каторжной работе.

Годами я в крови и в поте

Трудился честно за гроши.

Затем лишь, чтобы жизнь такую

Продлить еще на день иль два.

Я часто заходил в пивную

Забыться элем до утра.

Тот мир мне гадок был тогда,

А нынче ж я о нем тоскую…

Ведь даже в той злосчастной мгле,

В ее гнилой, скупой рутине,

Зажегся свет в моей душе:

Она была близка богине!

Я вторил ангельское имя,

И мир казался раем мне.

Ее увидел я однажды,

На ярмарке субботним днем.

В своем изящном экипаже

Она умчалась, но с тех пор

Покоя в сердце я лишен

И не горюю о пропаже.

Не в силах пыл души унять,

Я расспросил о ней всю площадь,

Надеясь имя разузнать,

Что мне ценнее всех сокровищ.

Я жил отныне для того лишь,

Чтоб с нею встретиться опять.

Недели шли. Субботы новой,

Как чуда божьего, я ждал.

И только видел лик знакомый,

Из раскаленных чувств кинжал

Все глубже в грудь себе вонзал,

Стыдясь своей крови безродной…

Утратив напрочь всякий сон,

Своим бессильем искалечен,

Ночами был я погружен

В раздумья о грядущей встрече.

В уме был замысел намечен,

Что стал теперь моим грехом.

Вокруг ее прекрасной шеи

Из звезд ярчайших жемчуга

Дарили ей свое свеченье.

Я целый мир хотел тогда

Ей подарить… И вот судьба!

Приметил в лавке ожерелье…

Клянусь, священник, прежде я

Украсть не помышлял ни разу!

Бывало, голодал три дня,

Я умирал, но крошки даже…»

Он всхлипом вдруг обрезал фразу

И силился прийти в себя.

Слеза блеснула, словно искра.

Мелькнув поблекшим рукавом,

Он стер ее движением быстрым

И продолжал: «Ведь я не вор…

Но в помешательстве своем

Я за ночь всем рискнуть решился.

И за ночь все я потерял…

От страха сделался неловок —

Владелец лавки поднял гам

На мой неосторожный шорох.

Я прочь рванулся, но за ворот

Меня схватил он, как капкан.

Я был тогда подобен зверю,

Что очутился в западне.

Он лезвием хотел замедлить

Мои метанья, но, к беде,

Тот нож я выхватил в борьбе

И устремил в его же шею.

Чужая кровь по мне лилась

И застывала черной глиной…

Я для себя избрал бы казнь

И муки совести смирил бы,

Но вот уж для моей могилы

Сам океан разинул пасть…»

Челом уткнувшись в деревяшку,

Он отвернулся и замолк.

Сквозь пожелтевшую рубашку

Был виден каждый позвонок,

И тяжким вздохом он итог

Подвел печальному рассказу.

«Я с детства в край свой был влюблен,

Пусть он другим казался хмурым,

Плененным ветром и дождем,

Я наслаждался, как же чудно

Поля сияньем изумрудным

Преображают все кругом.

И как холмы, врезаясь в тучи,

Оберегают дом от гроз.

Там водопадов рев тягучий

По скалам пеньем эха полз.

Я у озер хрустальных рос

Под сводами лесов могучих.

И не желал бы никогда

Покинуть остров, сердцу милый.

Нигде прелестней уголка

Не представлял я в этом мире

И счастлив жить был в той долине,

Где расцвела моя душа…»

Так говорил во тьме священник.

Хоть речь его была тиха

И безмятежна, легкий трепет

Тех светлых дней проник в слова.

Над мачтой вспыхнула звезда