не рухнула на пол. Ее вдохи были поверхностными и прерывистыми, каждый раз более затрудненным, чем предыдущий; ее когда-то красочные перья теперь запятнаны кровью и грязью. Держась за нее, Варус чувствовал неестественно холодную кожу женщины на своей грубой ладони; тепло быстро покидало любую часть тела, которой он касался, пусть даже мимолетно. Влажное ощущение омрачало их союз — пот грубо смешивался с кровью, а синяки искажали интимные места, которые всего несколько мгновений назад были жестоко нарушены зверскими пытками. Он пристально посмотрел ей в глаза, ища проблеск прощения или понимания, который мог бы оправдать его вину, но ничего не нашел кроме уставшего, безжизненного взгляда, из которого уходили последние проблески жизни. В этот момент двери распахнулись, и к ним в пыточную вполз огромный червяк-гиптопод, одетый в золотую рясу священника. Червь спросил Варуса:

— Что с ней? Она еще жива?

Когда гротескный жрец скользнул ближе, Варус не мог не скривиться, когда запах оставленного им следа стал почти непреодолимым. Он перехватил девушку, чтобы она не упала, и оглянулся на червеобразного жреца.

— Она еще жива… Ее грехи были очищены через мучительные страдания под Божьим судом. Она раскаялась… — он немного помедлил, прежде чем продолжить — я считаю, что она заслуживает еще одного шанса.

Уродливая харя священника скривилась от нежелания прощать еретика.

— Сын мой, я понимаю что ты приложил все свои усилия чтобы очистить эту жалкую душу от греха, но я вижу в ней такие преступления, которые нельзя очистить с помощью страданий!

Варус желал незамедлительно оспорить это решение, однако священник не дал ему такой возможности, сразу же прервав его.

— Не смей мне перечить, ведь моими устами говорит сам Бог! Грядут тяжелые времена, народ беднеет, скот мрет, посевы гибнут. В эти времена народ жаждет крови и зрелищ, и если их им не дать, то они придут за нами! Мы не можем допустить чтобы вера пошатнулась, ведь тогда настанет хаос, после которого выживут лишь немногие. Мы должны пожертвовать ею, ради общего блага.

Варус был шокирован заявлением священника. То, во что он верил было поставлено под сомнение, ведь заповеди Божьи и требования священника начали расходится. Он не считал что эта женщина должна быть сожжена и не хотел ее отдавать в лапы священника, но он не мог перечить его воли, так как это нарушало его главные догматы за которые он отчаянно цеплялся в попытках сохранить свою веру.

— Да, отец… Если это Божья воля, то я буду следовать ей…

Варус покорился. Он повел еретичку по коридорам к выходу, придерживая ее чтобы она не упала. Вдали уже слышались звуки разъяренной толпы, жаждущие возмездия. Каждый шаг, который он делал, становился все тяжелее от страха; как такое безжалостное действие могло быть согласовано с волей Бога? Их встретил тусклый свет солнца, просачивающийся через густые серые облака. Народ яростно закричал когда увидел еретичку в окружении инквизиторов и священников. С неё сорвали остатки одежды, оголив ее кровавое тело перед кровожадной толпой, после чего под звон колоколов повели через толпу. Народ ликовал от злорадства и возбуждения. Они насмехались над ее обнаженным телом, а некоторые даже тянулись, чтобы коснуться или пощупать ее. Запах дерьма, смешанный с потом, наполнил воздух, и ему стало труднее дышать. Священник безжалостно звонил в колокольчик, крича: “Позор! Позор!” снова и снова, когда каждый удар тухлого помидора разбивался об ушибленную кожу девушки мерзкой смесью грязи. Каждый раз, когда она падала на битое стекло, подготовленное дорожкой специально для ее ног, Варус наклонялся чтобы поднять ее обратно. Его сердце было тяжело от противоречивых эмоций: верность вере, которая управляла им с рождения, и сочувствие к этому сломленному грешнику, который, казалось бы, раскаялся. Голос Бога, которому когда-то доверяли, говорящий через своего жреца, теперь казался испорченным садизмом и меркантильностью. Варус стиснул зубы в отчаянии, помогая ей хромать вперед среди непреодолимых насмешек и унижений со всех сторон. Развернувшаяся перед ним сцена вызвала внутреннее смятение, грозившее разорвать его изнутри, когда он увидел подготовленный для нее столб, обложенный сухим сеном. Священник стал читать проповеди народу, пока еретика готовили к сожжению.

— Братья и сестры, сегодня мы здесь собрались чтобы в очередной раз лицезреть божью справедливость. Ведьма, которая уже так давно вредила нам, наконец-то была поймана! Это именно из-за нее наши посевы чахли, а скот погибал от голода. Это именно из-за нее наши дети погибали от неизлечимых болезней, а старики не доживали своих почтенных лет, уходя раньше срока. Однако теперь, все это в прошлом! Больше не придется нам страдать от ее проклятий! Мы сожжем её и все станет как прежде!

Народ воскликнул овациями и счастьем, призывая немедленно сжечь ведьму на костре. Священник дав отмашку инквизиторам, приказал Варусу сжечь ее. Лицо Варуса исказилось от ужаса, когда он посмотрел на женщину, привязанную к столбу, на ее обнаженное, покрытое синяками тело, едва сознающее сознание и покрытое засохшей кровью и грязью. Некогда гордый религиозный воин столкнулся с суровой реальностью: путь, которым он шел всю свою жизнь, привел его сюда — в беспримерную жестокость. Запах дыма заполнил его ноздри; далекие песнопения “Сжечь! Сжечь! Сжечь!” резонирует с почти оглушительной интенсивностью. Его красные глаза на мгновение остановились на ней — умоляющие, отчаянные и испуганные. Когда Варус приблизился к ней с факелом, каждый шаг казался пробирающимся по колено в грязи — каждое усилие замедлялось невидимой силой, пытающейся удержать его от участия в этом невообразимом акте. Его массивная рука неудержимо дрожала, когда он держал факел близко к сухому сену под ее ногами. Слезы навернулись на его пылающие красные глаза — рожденные не только от удушающего дыма, но и от всепоглощающей печали, грозившей поглотить его целиком. В это мгновение колебания Варус в последний раз увидел в себе человечность, прежде чем, наконец, поддаться приливной волне отчаяния, подпитываемой долгом и страхом. С дрожащей решимостью, граничащей с безумием, он опустил пылающий факел к цели, решив ее ужасную судьбу. Жар ревущего пламени обжег лицо Варуса, но в душе он чувствовал холодную пустоту, которую не мог растопить даже самый сильный ад. Потоки слез были скрыты за его шлемом, но они присутствовали в каждой дрожи его голоса, когда он пытался произнести какую-то форму молитвы или заклинания над ее жертвоприношением. Толпа насмехалась и аплодировала с необузданной жаждой крови, их извращенное наслаждение только усиливалось по мере того, как ее крики становились все более мучительными. Воздух был задушен едкой вонью горящей плоти и перьев; это оставило отвратительный металлический привкус