— Ты сам убедишься… завтра же, на первом уроке, — спокойно возразила я.

— Да ну вас! — махнул Гислер рукой и встал. — Вашими фантазиями не насытишься.

— Юрик, ты что? Обиделся? — спросил Антон и тоже встал.

— Нет, я просто есть хочу, — пояснил он.

— Значит, ты не поплывешь с нами на теплоходе по Волге?! — сделала я удивленный вид.

— Какая Волга? Какой теплоход? — вспыхнул Юрка. — Может быть, мы еще на Луну полетим? Нет, сначала купим себе луноход, а потом полетим, ладно?

— Ты чего так завелся? — с какой-то надменной серьезностью поинтересовался Антон.

— Да надоело мне все! Мы ходим всюду, как три ненормальных сектанта. Вы толкуете о всякой там магии, о судьбах. Но если по правде, то ни черта в этом не смыслите. И потом, мне надоело, что вы в последнее время как-то странно друг с другом переглядываетесь…

— Юрик, ты что, ревнуешь? — неудачно пошутила я.

— Нет, Журавлева, — ухмыльнулся он в ответ. — Ты существо бесполое.

— Все, Гислер, — обиженно, но спокойно сказала я. — Ты хотел есть, так иди. Нам больше не о чем говорить.

— Ох уж, извините, что я не псих! — съязвил напоследок Юра.

— Извиняю, — тихо проговорила я. Гислер попросил Антона на пару слов, и они вместе ушли.

Дурацкий разговор все еще верещал в моих ушах. Вероятно, Юрке уже давно было не по себе от наших пространных бесед. Может быть, и вправду по школе уже ходили разные дурацкие слухи о нас троих. Я всего этого не знала, но, видно, Юре действительно лучше найти других друзей. Вскоре вернулся Антон и, вновь присев рядом со мной, спросил:

— Ева, неужели ты обиделась на то, что Юрик назвал тебя бесполым существом?

Я рассмеялась.

— Да нет. Просто это был повод к тому, чтобы наш спор не превратился в ссору.

— Но ведь он просто не знает о твоих способностях… Да и у меня к тебе есть кое-какие вопросы.

— Спрашивай, — разрешила я.

— Разве ты не знаешь, о чем я хочу тебя спросить? — слукавил он.

— Знаю.

— Ха! Тогда я не стану спрашивать, — отступил Красильников.

— А я отвечать… — заключила я. — Пойми, Антон, я никогда не смогу объяснить тебе тайну своих видений. Твое право — не верить мне.

— Но ведь что-то ты чувствуешь, когда они к тебе приходят! — страстно заявил он.

— Да, — вздохнула я и поднялась на ноги. Расправив крылья вместо рук, я твердо сказала: — Нечеловеческая уверенность — вот что сопровождает каждое мое предвидение.

Антону, кажется, было достаточно сведений о моей паранормальности. Мы еще минуту смотрели на реку, а потом задумчиво побрели по пыльным улицам. И каждый из нас думал о невозможном, но тем не менее происходящем прямо на наших глазах.

— Что нас ждет на берегах Волги? — как будто в такт моим мыслям спросил Антон.

— Семь дней правды, — ответила я.

Многое в этом мире необъяснимо, многое теряется в догадках. И кажется мне, что нет ничего напрасного. Конечно, жаль, что Юрка не сможет увидеть всех чудес, которые нас ожидают… Но он сам сделал выбор, и его право — не замечать всех этих таинств и загадок. С Антоном мы распрощались до завтра.

— Почему ты не говоришь мне, какой предмет помог тебе обрести дар? — уже напоследок пожелал он узнать.

— Надо выждать некоторое время, — кратко объяснила я.

— Ты все-таки не доверяешь мне.

Я промолчала и, сделав рукой привычный жест «пока», побежала домой.

* * *

Сегодня утром за завтраком мама сообщила, что Софья Харитоновна ждет нас в гости. Как всегда, мама не могла отказаться от моего сопровождения. Поэтому полдня она терпеливо ждала, когда же я приду из школы. Разумеется, я задержалась, из-за чего настроение мамы стало на полтона ниже. К счастью, папа, в кои-то веки решив пообедать дома, был в хорошем расположении духа. В перерывах, когда газета переставала его интересовать, он уделял нам свое дорогостоящее внимание. Впрочем, так оно и есть: мой папа, Олег Владимирович, даже дома занимал высокий пост и вел себя по-директорски.

— Лена, дорогая, — допивая свой зеленый чай, говорил он маме, — зачем Еве твоя тетка? Может быть, она хочет как-то по-другому распорядиться своим свободным временем.

— Ах! Олег, ты опять пьешь этот чай. Как ты не запомнишь, что у тебя от него понижается давление, — заботливо пролепетала мама. Тут я поняла, что даже папа бессилен перед нашей кроткой мамочкой. Интересно, почему кротким, немного сентиментальным людям так легко удается властвовать? Посему, чтобы не нарваться на очередное недоразумение, я должна была выполнить эту свою еженедельную обязанность и все-таки навестить Софью Харитоновну.

— Дочка, что это у тебя на руке? Дай посмотрю, — неожиданно для меня заметила мама мою татуировку, которая внезапно оголилась, потому что браслет сполз на запястье.

— А!.. Это? — как идиотка, заулыбалась я. — Это так просто, рисунок…

— Сегодня утром, помнится, его у тебя не было. Когда же ты успела? — все больше напрягала она меня.

— В школе… на перемене… — сбивчиво говорила я, думая, как бы увернуться от зоркого и осторожного материнского взгляда. — Один парень нарисовал. Ничего страшного, это смывается.

— Парень? — строго спросил отец.

— Ну не то чтобы парень… Одноклассник! Да! Мам, разве ты Антона не знаешь? Ему вечно хочется показать свое превосходство… — стала придумывать я всякие байки.

— Ева, послушай, — назидательно сказал мой родитель, — мы с мамой тебе уже не раз говорили о всякого рода татуировках. Если ты собираешься сделать нечто подобное, то знай — такой глупости мы тебе не простим. И тогда, глядя на эту свою татуировку, ты всю жизнь будешь мучиться от осознания вины… Ну перед нами, в частности.

«О боже! — подумала я, нахмурив брови, а в душе смеясь. — Мои милые родители все еще рассказывают мне страшные сказки. Хотя в чем-то они, конечно, правы. Делать татуировки из-за прихоти бывает очень даже опасно. Иногда навсегда запечатленный рисунок может пробуждаться от своего пожизненного сна и оживать, двигаться, наконец, тату может приказывать тебе…» Но — мне повезло: когда папа предупредил меня о самом страшном в моей жизни, мама почувствовала так необходимое ей моральное удовлетворение. Она больше не стала задавать вопросы о моей птице, которая к концу нашей беседы уже три раза меняла угол своих крыльев. Целых три раза! Такое было впервые и могло означать лишь то, что сегодняшнее, уже вечернее, или ночное, видение будет очень важным и долгим.

Папа был сегодня просто на гребне своих сил: ему хватало времени на все, даже на то, чтобы отвезти нас к тете.

— К чему этот мрачный вид? — спросила мама, утомленная моей, а может быть, папиной задумчивостью. Она иногда называла меня и папу самыми скучными детьми на свете, что ж, мы не обижались. Ведь опасная профессия мамы чаще всего вызывала в нас сочувствие. В общем как бы страшно это ни звучало, наша мама работала подростковым психологом. И, без сомнения, она была лучшей из них.