Сестра Табита оборачивается, и мне вдруг чудится, что ее глаза смотрят сквозь меня в далекое прошлое. Она словно что-то вспоминает. Вокруг ее глаз вновь пролегают знакомые смешливые морщинки — призрак улыбки.

Я сознаю, что перегнула палку. Как бы Сестра Табита теперь не вышвырнула меня в Лес, испугавшись, что я расскажу об этом остальным: Союз хранит от нас тайны.

Я пячусь, но тут она снова заговаривает:

— Мама рассказывала тебе о жизни до Возврата. Но часто ли ты слышала от нее истории об убийствах? О насилии и боли? О ереси и ханжестве? О войнах, лжи, тщеславии? О сытых богачах, что позволяли другим гибнуть от голода и холода? Даже во время Возврата, когда человечество из последних сил пыталось выжить, люди нападали друг на друга, убивали и грабили! Вот почему мы здесь, вот как нам удалось выжить — мы полностью отгородились от внешнего мира. Позволили остальным погибнуть. В нашей деревне все сыты, одеты и любимы. Это наша заслуга, Мэри. Именно Сестры создали рай посреди ада. Люди всегда хотят, чтобы им доверяли, но посмотри, куда это их заводит! Я доверилась тебе, а ты стала тайком бродить ночами по собору и нарушать правила в личных интересах. При этом ты прекрасно знаешь, что вредишь своей подруге. Ты возжелала ее будущего мужа. Ты поставила свои интересы превыше интересов лучшей подруги, всего нашего сообщества и Господа. — Сестра Табита на секунду умолкает, словно собираясь смыслями. — Ты думаешь, что хочешь любви, Мэри. По-твоему, это чудесный дар, который придает человеческому существованию радость и смысл. Но это не так. Любовь может быть жестокой и безобразной. Подчас она приносит страшную боль. Посмотри, что она сделала с твоими родителями. — Сестра Табита прижимает руку к груди, словно хватается за сердце. — Разве ты не понимаешь, что жизнь в нашей деревне строится не на любви, а на чувстве долга, на служении людям?

Я вновь пячусь, зажав руками рот. Щеки пылают. Выходит, ей всегда было известно о нас с Трэвисом!

— Откуда вы узнали? — спрашиваю я.

Множество раз я кралась по ночам коридорами собора, думая, что меня никто не видит, что я сбежала от всевидящего ока Сестры Табиты. Оказывается, она меня испытывала. Проверяла, насколько хватит моей верности.

Она молчит, и мне уже кажется, что ответа я не дождусь.

— У хранителя знаний непростая жизнь, — наконец произносит она. — Гораздо проще жить в неведении, как ты. Разве не видишь, что я пытаюсь тебя спасти, уберечь от боли и мук? Поэтому ты и должна раскаяться. Иначе все двери отныне будут для тебя закрыты. И ты знаешь, какая судьба тебя ждет.

Мое сердце бешено колотится при воспоминании о туннеле под собором и полянке среди Леса. Я киваю.

Сестра Табита убирает с моего лица выбившуюся прядь и ласково кладет руку мне на щеку, совсем как мама:

— Я всей душой хочу оградить тебя от опасностей, но ты должна мне помочь. Я вижу, что держать тебя взаперти больше нельзя. Напрасно я запрещала тебе выходить за ворота собора. Отныне твое заточение окончено. Можешь идти куда хочешь. Но помни: я все вижу.

Сестра Табита продолжает сверлить меня взглядом, а я не в силах это прекратить. Наконец она разворачивается и, волоча подол мантии по полу, выходит из комнаты и закрывает за собой дверь, оставляя меня наедине с Лесом за окном.

Чистый белый снег накрыл деревья и забор, припорошил Нечестивых. Стоит яркий солнечный день, все вокруг блестит и переливается. В такие дни никак не можешь понять, откуда подобная красота могла взяться в нашем страшном и отвратительном мире.

Эта красота почти невыносима.

Я подхожу к койке и встаю на колени, как делала это на протяжении стольких дней и ночей. Вжимаюсь лицом в подушку и пытаюсь различить запах Трэвиса, вспомнить его. Я знаю, это испытание моей верности Союзу. Сестра Табита проверяет, смогу ли я отказаться от любимого.

Никогда не смогу. Даже ради его блага. Вот такая я эгоистка.

Не соображая, что делаю, я начинаю колотить кулаками подушку и рвать простыни, утробно рыча. Мне хочется крушить и ломать все, что попадется под руку… И тут я слышу тихий стук.

Замираю на месте.

Стучат снова. Не в дверь, а в стенку. Я забираюсь на кровать и прикладываю ухо к стене. Тихонько стучу по ней одним пальцем:

— Эй…

Может быть, это очередное испытание Сестры Табиты, может, она проверяет, насколько хорошо я усвоила урок?

— Кто там? — спрашивает из-за стены девичий голос.

— Мэри, — отвечаю я. — А ты кто?

— Меня зовут Габриэль. Я пришла через ворота. Где я?

— Ты в соборе.

Сердце вот-вот выпрыгнет у меня из груди. Я хочу успокоить незнакомку, сказать, что здесь ей ничто не угрожает, но больше я в этом не уверена. В голове роятся вопросы к пришелице, но Сестра Табита может вернуться с минуты на минуту. Если она застанет меня за разговором с Габриэль, то мигом вышвырнет в Лес как пить дать.

Но кое-что я должна узнать.

— Ты здорова? Тебя… не укусили? Не заразили? — спрашиваю я. Я должна знать, безопасно ли на тропе.

Мое собственное отрывистое дыхание так громко ревет в ушах, что я с трудом различаю ответ.

— Нет, — говорит Габриэль. — Все хорошо. Я здорова.

От облегчения я прижимаюсь лбом к стене. Сама не знаю, чему я так рада.

Я открываю рот и хочу спросить, откуда она родом, есть ли мир за пределами Леса и какой он, есть ли на свете другие деревни и безопасно ли там, видела ли она океан и знает ли, почему мы все здесь, почему случился Возврат и как мы оказались в полной изоляции.

Но я ни о чем не успеваю спросить: из коридора доносится какой-то шорох. Я спрыгиваю с кровати, собираю сорванную с матраса постель и подбегаю к двери, чтобы Сестра Табита не догадалась, что я была у стенки и разговаривала с девушкой из соседней комнаты.

Быстро выскакиваю в коридор и бегу в прачечную. Там я встаю над чанами с кипящей водой и жду, пока кожа не заблестит от пара и пота чтобы никто не увидел моих слез.

Закончив отстирывать запах Трэвиса с постельного белья, я надеваю тяжелое пальто, перчатки и выбираюсь на улицу, на погост. Посреди зимы здесь точно никого не встретишь: в холода жители деревни не любят лишний раз высовывать нос из дома, даже чтобы почтить умерших. Здесь лежат все мои предки, все, кроме отца и матери: их память не увековечена могильными плитами, ведь они теперь Нечестивые.

Я оглядываюсь через плечо на собор: не увижу ли в окошке Габриэль?

Она действительно стоит у окна. Я замираю, поднимаю голову, и наши взгляды встречаются. У меня перехватывает дыхание: такое чувство, будто я смотрю на свое отражение в воде. Тот же возраст, те же темные волосы, те же вопросы в глазах. Только Габриэль чуть выше и тоньше меня. На ней жилет красного, неестественно яркого, цвета даже смотреть больно. Она прижимает к стеклу одну ладонь. Я тоже поднимаю руку и делаю шаг навстречу незнакомке, но та вдруг оборачивается на дверь, а в следующий миг штора падает — и ее уже нет.