Трэвис сглатывает слюну и кивает. Слышно, как воздух входит и выходит из его легких, словно ему тяжело дышать.

Я начинаю медленно переползать через Трэвиса. До этой секунды из-за страха и адреналина я не обращала на это внимания, но теперь каждая частичка моего тела чувствует и понимает, что происходит. Помня о ране, я осторожно перекидываю через Трэвиса одну ногу и оказываюсь на коленях прямо над ним.

Он закрывает глаза и вжимает голову в подушку, чуть приоткрыв губы, словно от боли. Я испуганно наклоняюсь к нему и спрашиваю:

— Больно?

Не открывая глаз, он качает головой, поднимает руки и кладет их мне на бедра, чтобы я не шевелилась. Мы почти сливаемся в одно целое от бедер до подбородка. Голова идет кругом от осознания, что на Трэвиса тоже действует моя близость, что я не одна ощущаю этот жар.

За стенкой раздается глухой стук, и я тотчас соскальзываю с Трэвиса на пол, готовясь залезть под кровать, если понадобится.

Навострив уши и прислушиваясь к звукам в соседней комнате, я подкрадываюсь к двери и нажимаю на ручку. Заперто. Открыть точно не получится.

Трэвис приподнялся на локтях и тоже слушает. В лунном свете я вижу, какое красное у него лицо.

Придется вылезать в окошко. Я с трудом приподнимаю раму — невысоко, только чтобы протиснуться в щель. Холодный воздух сразу забирается под тонкую сорочку, и, чтобы сохранить остаток тепла из кровати Трэвиса, я потуже закутываюсь в одеяло. К счастью, зима выдалась снежная, и под окошком успело намести приличный сугроб: можно спокойно прыгнуть со второго этажа. Я уже собираюсь это сделать, когда слышу свое имя.

Трэвис тянет ко мне руку. Я знаю, что испытываю судьбу, но все же возвращаюсь к нему.

— Когда мы увидимся? — спрашивает он.

Пламя свечи рядом с койкой мечется из стороны в сторону, отбрасывая тени на его лицо.

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Наверно, пока не стоит рисковать.

Он понимающе кивает. А потом берет мою ладонь и приникает к ней губами: жаркое пламя тотчас проносится по каждой моей жилке, охватывая все тело. Губы Трэвиса поднимаются к запястью, и я превращаюсь в преисподнюю. Поцелуи ползут вверх, щекоча и дразня жарким дыханием, я уже готова поддаться…

Но в последний миг отдергиваю руку и делаю шаг назад.

— Выздоравливай, — говорю я, не зная, какими словами описать свои чувства.

А потом выскальзываю за окошко и падаю в снег, который вмиг тушит пожар на моей коже.

Боясь, как бы меня не увидели из окна соседней комнаты, я кидаюсь по погосту к забору, в тень Леса. На бегу я пытаюсь одновременно заметать следы, чтобы прямо под окном Трэвиса на снегу не осталось отчетливых знаков. Очень скоро мои ноги промерзают до костей: легкая обувь не может защитить от снега.

Подойдя к Лесу максимально близко — ближе подойти я ни за что не решусь, — начинаю сворачивать к собору, чтобы войти через главные ворота. Мои мысли невольно возвращаются к Трэвису, к его кровати и горячей коже… Все тело содрогается от воспоминаний, желания и холода. Поэтому сначала я даже не замечаю, что уже иду по чьим-то следам на снегу, следам нескольких человек.

Замираю на месте. Сердце начинает громко колотиться в груди. За мной ведь только Лес… а что, если это следы Нечестивых? Что, если забор проломили, а тревогу забить было некому? Меня пронзает ужас, но все же я бросаюсь назад по следам.

Они начинаются от забора. У самого входа на запретную тропу через Лес Рук и Зубов. Я встаю на колени и смотрю сквозь ворота: в лунном свете на снегу отчетливо поблескивают следы единственного человека, пробиравшегося сквозь заросли ежевики. Причем этот человек не волочил ноги, как все Нечестивые, а шел уверенно и решительно.

Но по тропе запрещено ходить всем без исключения: деревенским жителям, Сестрам, Стражам. Я никогда не видела, чтобы их открывали, никогда не видела, чтобы кто-то на нее выходил.

В нашу деревню пришли снаружи.

А значит, это «снаружи» существует — за Лесом есть что-то еще!

Волнение, страх, любопытство, паника — все эти чувства разом встают в горле и кружат голову, но я проглатываю ком и заставляю себя вернуться к реальности. Нагнувшись, я разглядываю отпечатки на снегу: шаг широкий, но сами следы миниатюрные, как мои. Они принадлежат либо мальчику, либо женщине.

Никто не включил сирену, никто не забил в колокола. Пусть сейчас глубокая ночь, уж по такому случаю можно было разбудить народ. Однако Сестры предпочли оставить все в тайне. Они затащили чужака в собор, спрятали в соседней с Трэвисом комнате и никому не собираются об этом рассказывать — я слышала это собственными ушами.

Внезапно до меня доходит, что вообще-то мне не полагается знать о чужаке. Интересно, на что Сестры пойдут, чтобы сохранить тайну? Мне невольно вспоминаются туннель под собором и полянка в Лесу. Какие еще секреты хранит Союз Сестер?..

Я прячусь в тени у собора и иду, держась руками за зловещие каменные стены, огибая кусты и сугробы, пока не добираюсь до своего окна. Поднимаю раму и забираюсь внутрь: мокрая, дрожащая, с онемевшими ногами и пальцами рук.

Расшевелив угли в камине, я раздеваюсь и вешаю одежду на стул сушиться, а сама сажусь на коврик у огня, закутавшись в одеяло. Мое тело все еще похоже на ледышку. Снаружи поднимается ветер, я слышу его завывания — вот и хорошо, заметет мои следы. Правда, и следы чужака тоже…

В нашу деревню пришли снаружи. Сидя у камина и глядя на огонь, в глубине души я понимаю, что именно этого я ждала всю жизнь, именно об этом мечтала, хотя и не отдавала себе отчета.

Чужак — мой повод уйти из деревни. Теперь есть доказательство, что мы не одни на белом свете и нас не отрезали от него раз и навсегда. Мы еще можем воссоединиться с окружающим миром.

Теперь нас ничто не остановит. Как только слух о чужаке вырвется на свободу, все захотят узнать, что снаружи. И я поведу людей к океану. Туда, где нет Нечестивых.

Спустя три дня я прихожу в отчаяние. Сестры молчат, как рыбы. Наконец от безысходности я иду повидать Трэвиса, но в коридоре у его двери встречаю Сестру Табиту. Она говорит, что лихорадка вернулась и посетителей к нему пока не пускают: лишняя инфекция больному сейчас ни к чему. Меня тоже не пустят, пока не убедятся, что Трэвис пошел на поправку.

— Еще не хватало, чтобы из-за вас двоих мы все заболели, — говорит она.

Я заглядываю через ее плечо в пустую комнату:

— Где он?

Все-таки я имею право знать, верно?

— В безопасности и под хорошим присмотром. В твоей заботе он не нуждается. — Она смотрит на меня, подозрительно прищурив глаза, и властно произносит: — Мэри… — А потом прикладывает палец к губам, словно раздумывает, какие слова лучше на меня подействуют. — Мэри, ты очень любознательна, а это опасная черта. Что, по-твоему, привело нас к такой жизни? Что стало причиной Возврата и нашествия Нечестивых?