И когда они уедут, я пойду прямо к Луи. Сперва он крепко меня обнимет. Теперь я о тебе позабочусь, скажет он. И мы заплачем вместе. Потом мы похороним Миа. Выберем ей маленький белый гроб, сделаем его на заказ в точности по ее меркам, и прежде чем закроют крышку, мы перекрестим ее лоб. Все будут желать нам сил, точно так же, как это было с отцом, опять будут говорить, что жизнь должна продолжаться.

Но я больше не хочу такую жизнь, которая только делает вид, что продолжается. Потому что на самом деле она не продолжалась, она разрушалась. И она будет разрушаться дальше, пока не останется ничего, кроме моих сожалений.

– Тебя арестуют, – сказала я.

Она прекратила рыдать.

– Что ты несешь? Не говори глупостей, детка.

Она склонила голову и вытерла слезы платочком. Вот с таким лицом святой она соврет полиции, что наша Миа разболелась ни с того ни с сего, и в этом совершенно нет ее вины, никакой страшной вины. И полиция ей поверит. Как ей верили все.

Вдруг я заметила, что на ней шелковый шарф. Тот самый, который она всегда надевала, если хотела предстать во всей красе. Даже когда ее ребенок лежал при смерти, она хотела предстать во всей красе. Я не могла отвести глаз от ее шеи.

Я знала, что нужно делать. Знала, что будет нетрудно. Отец делал это с нашими цыплятами, заболевшими куриной оспой. Лучше им умереть и не мучиться, сказал он тогда нам с Миа. Они гниют изнутри, им уже не помочь. Он сделает это так быстро, что они и понять ничего не успеют. А мы должны прекратить реветь, и немедленно. Нам лучше поберечь слезы для по-настоящему плохих вещей в жизни.

– Я начинаю думать, что ты не скорбишь.

Я пораженно посмотрела на нее.

– Я всегда думала, что ты завидовала Миа, ее волосам кинозвезды, ее постоянной улыбке. Мертва она или нет, но Миа всегда, слышишь, Жюльетта, всегда была и всегда будет для меня самой красивой и самой любимой.

Кажется, в этот момент меня разорвало напополам. Должно быть, я прыгнула на нее, вытянув вперед руки, и она упала. Я упала вместе с ней. Моя голова была прижата к ее груди, и я слышала, как она рычит, что я совсем свихнулась и что она меня запрет до конца моей жизни. Она отняла жизнь у нашей Миа, она довела нашего отца до разрыва сердца, она вынудила нашего Луи сбежать из дома, а теперь она уничтожит меня. Я села на нее сверху. Она толкалась, лягалась, царапалась и билась, а я схватила ее за горло и сдавила, чтобы ни один звук больше не вырвался. Но она все не замолкала. На столе я краем глаза заметила хлебный нож. За еду и за воду, за хлеб наш насущный, благодарим тебя, Господи.

Чьи-то руки рывком подняли меня.

– Пошли с нами, – сказали мне.

Я еще раз посмотрела на нашу мать. Я увидела, что она смотрит в никуда. Ни на них, ни на меня, ни на потолок, ни на пол, на котором лежала. Ее взгляд был таким, словно в мире все непоправимо пошло наперекосяк, и ничего, совсем ничего нельзя с этим поделать.

Нашу Миа похоронили рядом с отцом. Нашу мать положили в безымянную могилу. А меня отправили в исправительное учреждение.

– Вот твоя комната, – сказали мне. – Твоя кровать, твой шкаф, твой стул. Поживешь тут несколько лет. Содержи ее в порядке.

Я мало помню о тех первых днях. Заправляла ли кровать, что лежало в моей тарелке, ела ли я это, как часто я мылась, и мылась ли вообще. Все, что я помню, это как сидела на стуле, руки на коленях, ладони крепко прижаты к ногам, и чувство безопасности.

– Иди с нами, – сказали мне.

Ввели в какую-то комнату.

– Юффрау Энгелен?

Кто-то слегка меня подтолкнул.

– Это ты, – шепнули мне в ухо. – Расскажи все судье. И встань.

Я кивнула и встала.

– Вы знаете, почему вы здесь?

Я опять кивнула.

– Не бойтесь отвечать вслух. И можете сесть, вы здесь надолго.

Судья посмотрел на меня, на лбу – глубокая морщина.

– Вам предъявляют серьезные обвинения.

Я опустила голову, кивнула в третий раз.

– Для начала спрошу: насколько хорошо вы знаете свою мать?

Я уставилась на судью, не веря своим ушам. Она все еще была жива. Она на все была способна.

– Посадите ее!

Он кивнул.

– Мы бы с удовольствием так и сделали, – сказал он. – Но увы.

Я дико оглядывалась.

– Где она? – прошептала я.

Кто-то положил руку мне на плечо.

– Твоя мать больше не причинит тебе зла.

– Наш Луи… – начала я.

– …похоронил ее. Она мертва, – закончил судья. – Поэтому мы здесь. Чтобы узнать, как все произошло.

– Это сделала я.

– Это я знаю, юффрау. Я спрошу вас обо всем, а от вас потребуется давать мне максимально правдивые ответы. Вы знали, что она положила глаз на доктора Франссена?

– На доктора Франссена?

– Отвечайте, да или нет. И смотрите на меня, чтобы я видел, что вы меня слышите. Ну?

– Нет, менейр, – ответила я.

– Менейр судья, – прошептал голос мне в ухо.

– Менейр судья, – повторила я быстро.

– Она не радовалась, когда видела его?

– Очень радовалась, менейр судья, как и я. Ведь наша Миа болела, и мы переживали из-за нее. С малышкой все будет хорошо, так доктор Франссен постоянно говорил.

– Очевидно, он ошибся.

Я промолчала.

– Как вы отреагировали, когда нашли те пузырьки?

– Наша мать играет в доктора. Вот что я подумала, менейр судья.

– Доктора должны лечить людей.

– Наша Миа была очень серьезно больна. И вы не знаете нашу мать, менейр судья.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Расскажите мне о ней. Как бы вы ее описали?

Он смотрел так дружелюбно, что слова выскочили у меня изо рта сами собой.

– В ней слишком много всего.

– То есть?

– Я не могу сказать иначе.

– Она во всем заходит слишком далеко, хотите сказать?

Я кивнула.

– Вы должны были ее остановить, пока она не натворила еще большего зла, это ваши слова в полиции. Вы были злы на нее в тот момент?

Я почувствовала, что хмурюсь.

– Юффрау, здесь разговаривают вслух. С языком жестов мы далеко не уйдем.

– Думаю, да, менейр судья.

– Полиция говорит, вы были не в себе, а уж я-то хорошо знаю, какие дикие вещи люди творят, когда они не в себе. – Он вздохнул. – Давайте подытожим. Вы сказали, что ваша сестра была очень больна. У вас были предположения, что ее беспокоит? Я вам уже говорил, смотрите на меня, когда я с вами разговариваю.