Гвин, удивленно пожав плечами, буркнул:

— Лично я не вижу в этом ничего необычного.

Когда коронер отвел в сторону оружейника для приватного разговора, остальные вышли из мастерской и свернули с Кюре-стрит. Гвин сиял от радости, крепко сжимая рукоять нового оружия и бесконечно благодарный своему господину. Джон де Волф хорошо знал, что после двадцати лет их дружбы вряд ли сможет сполна отблагодарить своего верного и преданного оруженосца.

Вернувшись в замок Ружемон, корнуоллец сразу отыскал сержанта Гэбриела, и они целый час фехтовали на мечах во внутреннем дворике. Он хотел поскорее привыкнуть к новому клинку, понять его удивительную балансировку и приучить руку к эфесу.

А вечером Гвин неторопливо шагал к своей Милк-лейн. Хотя эта улочка находилась почти в самом центре города, название вполне соответствовало ее сущности, поскольку почти в каждом дворе были коровы и козы, обеспечивавшие молоком без малого все население города. Даже старшая сестра его жены Хелен — дородная вдова — зарабатывала на жизнь продажей молока от пяти коров и четырех коз. Двое сыновей помогали по хозяйству: заготавливали корм, приносили траву, убирали за животными, продавали сыр и другие молочные продукты, — пока мать доила коров и коз и делала сыры под навесом позади небольшого дома.

В тот вечер Гвин спешил в их временное жилище, чтобы поскорее поделиться с женой радостью от обретения нового оружия и еще раз восхититься щедростью своего господина. Однако Хелен встретила его во дворе с озабоченным лицом.

— Агнес чувствует себя очень плохо, Гвин, — сообщила она. — Вся эта история с пожаром, утратой вещей и болезнью мальчиков сказалась на ней не лучшим образом. Сейчас с ней находится эта мудрая женщина с Рок-стрит, но я очень боюсь, что у нее снова случится выкидыш.

На следующий день был вторник — день учета преступлений и сбора пошлины в королевскую казну. Преисполненный чувства долга, что являлось для него большой редкостью, Гвин отправился с коронером и его секретарем по Магдалена-стрит к месту казни на окраине города, где стояли виселицы. Коронер должен был зафиксировать исполнение приговора и конфисковать в королевскую казну любую собственность, принадлежавшую осужденному.

Сегодня оказался не самый урожайный день, поскольку из четырех приговоренных к смерти двое были объявлены вне закона и не имели за душой ни единого пенни. Третья — старая женщина, по ошибке отравившая свою соседку, хотя на деле собиравшаяся отравить лишь ее корову, — тоже не имела практически никакой собственности, за исключением сломанной мебели, которую вряд ли удалось бы продать, чтобы вырученные деньги направить в казну. Последним из этой четверки был мальчик четырнадцати лет, обвиненный в краже из небольшого магазина на Норт-стрит дешевого кубка стоимостью не более двадцати пенсов.

Как только бык вытащил телегу из-под виселицы, а несчастные повисли на веревках и задергались в предсмертной судороге, их потянули за ноги, чтобы скорее прикончить, после чего команда коронера вернулась в город под заунывный плач родственников казненных. По пути Гвин поделился с коронером неприятностями, которые свалились на него в последнее время, включая болезнь сыновей и неудачную беременность жены.

— Мне жаль, Гвин, что у тебя так много проблем, — искренне пробасил коронер, хотя редко вторгался в личную жизнь своих подчиненных.

Томас тоже кивнул в знак солидарности.

— У тебя гораздо больше проблем, чем ты заслуживаешь, — пропищал он тонким голосом. — Да избавят тебя Христос и Пресвятая Дева от дальнейших несчастий! — И привычным жестом осенил себя крестным знамением.

— Беда никогда не приходит одна, — угрюмо проворчал Гвин. — Остается надеяться, что на этом все кончится.

— А что случилось с твоими парнями? — спросил Томас с неподдельным сочувствием.

— Брат Солф, лекарь из монастыря Святого Иоанна, сказал, что у них желтуха, — объяснил Гвин. — Я и сам заметил сегодня утром, как пожелтели их лица и глаза. Он ничем не может помочь, и, по его мнению, в городе немало других таких случаев. Этот монах подозревает, что во время половодья в колодцы с питьевой водой попало много мусора и навоза со скотных дворов.

— Я буду молиться за них, и, надеюсь, они скоро поправятся, — заверил Томас, желая хоть как-то подбодрить товарища. — И да поможет Святой Дух твоей жене.

— У нее уже было два выкидыша, а трое наших детей умерли сразу после родов, не прожив и месяца, — грустно заметил Гвин. — Будем надеяться, эти два мальчика поправятся.

Как и все остальные, Джон философски относился к смерти малышей, считая, что все в руках Всевышнего, но ему все же было жаль верного оруженосца. Он знал, как тот трепетно любит свою семью и болеет душой за каждого ребенка. Чтобы не выказать ненароком истинные чувства к этому человеку, де Волф прокашлялся и пришпорил лошадь.

— Я должен ехать домой! Церковный колокол уже известил о полудне, и мой обед давно остывает на столе.

С этими словами он повернул на Мартин-лейн, а Гвин и клирик продолжили свой путь к замку. Там Томас сразу же отправился в небольшую гарнизонную церквушку Сент-Мэри, чтобы помолиться за своего друга, а Гвин медленно побрел к высокой башне в дальнем конце внутреннего двора. Он намеревался отобедать со своими друзьями солдатами, но так и не успел этого сделать. Поднимаясь по деревянным ступенькам к входной двери, он неожиданно наткнулся на хорошо знакомого грузного человека, увидеть которого хотел меньше всего.

— Ах вот ты где, мерзкий дикарь! — выпалил Уолтер Тайрелл, радуясь, что наконец-то нашел обидчика. — Пойдем со мной, шериф давно тебя ждет.

Он схватил Гвина за руку и попытался толкнуть к боковой двери, ведущей в большой зал, где уже шумел народ со всего графства, пришедший сюда по своим делам. Офицер коронера стоял как скала и с трудом сдерживал приступ гнева.

— Какого черта тебе надо от меня, Тайрелл? — угрожающе прорычал он.

Сегодня суконщик был в длинной желтой тунике, на которую набросил темно-синюю мантию, по цвету гармонировавшую с большим синяком над левым глазом, поставленным ему Гвином во время вчерашней драки.

— Я предъявляю обвинения в разрушении моего дома, который сдавал тебе в аренду, и нападении на меня! — на одном дыхании выпалил он. — Шериф намерен потребовать поручительства, что ты предстанешь перед судом графства!

— Не будь таким дураком, старик! — пробасил корнуоллец и отшвырнул руку Тайрелла.

— У меня есть свидетели из того сброда, что собрался вчера вечером в Сент-Сидвелле.

— Но эти же люди могут засвидетельствовать, что я давно просил тебя починить крышу. Кроме того, они видели, как ты набросился на меня с ножом!

— Они изменят свое мнение за горсть серебряных пенсов! — парировал Уолтер.

Гвин уже собрался поставить ему второй синяк под глазом, но в этот момент дверь палаты шерифа резко распахнулась, а тяжеловооруженный стражник громко стукнул по полу толстым концом копья, отдавая салют господину. На пороге появилась грузная фигура шерифа, который ни в чем не уступал своему другу суконщику. Сэр Ричард де Ревелле был в своем любимом зеленом камзоле, отороченном золотым шитьем. Из-под него виднелась кремовая рубашка из дорогого шелка с пышным воротником, чуть ниже которого отчетливо выделялся вышитый золотом фамильный герб с изображением черного дрозда на зеленом фоне. Его каштановые длинные волосы были аккуратно собраны на затылке, обрамляя тонкое аристократическое лицо с остроконечной бородкой под изящно очерченным ртом с тонкими губами.