Она будет жить, повторяла моя сестра, и я сказала, да, я тоже так думаю, и в любом случае, я готова. Но что мы будем делать, если вдруг это случится? Придется отправлять гроб в Бельгию. Мы обе вздохнули. Пойдем, пора.

Когда мы вошли, пес безумно нам обрадовался. Он крутился, как волчок.

Я схватила его, засмеялась. Это была смешная собака.

Такая малюсенькая собака, померанский шпиц, это было смешно.

Тогда моя сестра тоже рассмеялась. И даже горничные засмеялись. Все смеялись. Потом никто не знал, почему.

Смеялись до слез.

Стол накрыт.

Моя сестра больше так не может.

Никто больше так не может. В доме тишина.

Но сестре нужно веселиться, приглашать людей. Моя сестра хочет, чтобы было шумно.

Племянник хочет куда-нибудь пойти вечером. Танцевать всю ночь, пить и, может быть, познакомиться с девушкой и целоваться с ней всю ночь.

Мне хочется быть такой, как он или как моя сестра, но у меня не выходит, и я иду принять снотворное.

Сестра говорит, уже снотворное. Не пей его сегодня. Посиди с нами. Не пей. Я не пью и обнимаю сестру, крепко обнимаю.

Племянник спрашивает, как дела у бабушки. Сестра отвечает, она жива, говорит об итальянских скатертях и произносит gracias.

Она думает, что она в Италии, говорит племянник. Она любит Италию, она сама мне говорила.

Она сказала мне, что предпочитает Италию Мексике и что, если бы мы поселились в Италии, она бы чаще к нам приезжала и ей бы не казалось, что мы так далеко. Она чувствует, что все, кого она любит, далеко, и хотела бы, чтобы никто не уезжал. Все уехали. Всех разбросало, всю семью, в Бельгии почти никого не осталось. Одни двоюродные в Майями Бич, под пальмами, другие в Лос-Анджелесе, у моря, третьи в Торонто, в пригороде, четвертые в Южной Африке или еще где-то. Еще в Израиле. Следы некоторых затерялись.

Интересно, где они и живы ли. Конечно, живы. Почему нет? Просто их след потерялся.

Племянник спрашивает, почему бы их не разыскать.

Сестра ответила, непонятно, как разыскать.

Можно нанять частного детектива. Да, можно.

Мы этого не делаем, потому что знаем, что это бесполезно, но не говорим.

Однажды мать сказала мне по поводу своего кузена и своей матери, что ее мать была очень современная, и что кузен приехал жить к ним, он был старше, и они вместе ходили в гимназию. Однажды моя бабушка обнаружила свою дочь в слезах на кухне. Она спросила ее, почему она плачет, ей было лет десять, наверное. Потому что я люблю кузена. Я влюбилась в него, мне от этого больно. Моя бабушка сказала ей, но все любят твоего кузена, он чудесный, но он – твой кузен. Видишь, какая она была современная. Я не понимала, но говорила «да». А потом спросила, а что случилось с твоим кузеном? Она вздохнула.

Ты еще иногда вспоминаешь твоего кузена? Да, но стараюсь вспоминать как можно реже. Иначе начинаю думать обо всех остальных. Знаешь, в Польше у нас была большая семья, очень большая. Раньше было так. Семьи были очень большими. Видимо, поэтому твой отец хотел третьего ребенка. Я не хотела. У меня было две дочери, и мне было достаточно, особенно тебя, ты причиняла мне беспокойства. Но ты была милая девочка, и красивая с твоими голубыми глазами. Все останавливались перед твоей коляской и смотрели на твои глаза. Делали комплименты. Но третий ребенок, нет. Роды были ужасными, да и потом было трудно, особенно когда ты не хотела есть и кричала по ночам из-за кошмаров.

Ты не хотела о них рассказывать утром, а я обожаю рассказывать свои сны. Мне кажется, что во сне я проживаю вторую жизнь. Когда я тебя просила рассказать сны или кошмары, ты говорила, что всё забыла, а я видела по твоему испуганному виду, что ты помнишь, но ты говорила, я не вижу снов, это не мой жанр.

Днем у тебя не было кошмаров, ты носилась везде, особенно когда нужно было есть.

Ты говорила, я не хочу есть, потому что еда не пролезает мне в горло.

Единственное, что ты хотела есть, и то не всегда, редко, были фрикадельки в томатном соусе с макаронами.

Ты вся пачкалась, и мне приходилось тебя переодевать.

Твоя сестра ела, но очень медленно. Она часами тянула свою бутылочку. Но она всегда допивала. И она хорошо спала, за нее я меньше волновалась.

Хочу ее навестить, сказал племянник. Не утомляй ее, она очень слаба. Ей нужны все ее силы. Кто-нибудь хочет пойти со мной?

Попозже сходим.

Попозже, когда мы к ней пришли, она ворочалась во сне. Она разговаривала, но ничего не было понятно. Бессвязные слова, фразы. Сестра снова сказала, это морфий.

Зачем ей колют столько морфия? Что у нее болит? Не знаю, всё болит.

Сестра хочет забрать ее из больницы, она считает, что больница ни к чему, что дома ей будет лучше. Она говорит об этом пробегающему мимо врачу.

Врач отвечает, что нет, нужно оставить, и что, если ее заберут, она умрет.

А здесь не умрет? Здесь, может быть и нет, говорит врач по-испански. Она хорошо реагирует на антибиотики. Но почему она бредит? Потому что так бывает. И что, так будет всегда?

Нет, это временно, говорит врач.

Она видит сны, вот и всё.

Врач торопился уйти, потому что было нападение на женщину.

Сестра спросила, тяжелый ли случай. Врач ответил, не думаю, что мы сможем ее спасти, но заранее никогда не скажешь. Так часто бывает. Такова жизнь. Можно сказать, ничего не поделаешь.

Сестра сказала, убийц не задерживают. Они сильнее полиции.

Врач ответил, видимо, да.

Пойдем спать, сказала сестра. Да. Пойдем.

Утро. Я слышу, как племянник возвращается из ночного клуба.

Я хотела бы быть, как он, ходить с ним танцевать.

Сказала об этом сестре, она пожала плечами. Он бы не согласился. Он танцует с людьми своего возраста. Да, конечно, сказала я. Он, должно быть, видит во мне старую даму: иногда вместо того, чтобы называть меня по имени, он зовет меня тетей, а мне, знавшей теть своей матери, их называли тремя тетями, всегда казалось, что тети должны быть старыми. Впрочем, три тети уже умерли, и у моей матери больше нет теть.

Но мы иногда еще о них говорим,