Везли гробов сто, с каждым гробом своя колонна, минимум 10–15 машин с родственниками». Шел сильный ливень, он размывал землю. На кладбище были выкопаны могилы, но земли рядом с ними не было – ее размыл дождь, и забрасывать гробы было нечем. Стали копать – земля липла к лопате, ее приходилось отдирать чем придется. Артур говорит, что время тогда остановилось – бесконечное выкапывание земли и забрасывание ее в могилу. Землю переносили с других участков за кладбищем. Люди были мокрые и черные от земли. «Земля не принимала гробы, – говорит Артур. – Отказывалась принимать».

В то время, когда семья Светланы Кантемировой искала землю для ее могилы, недалеко от кладбища проходил митинг. «Я не сразу понял, что это. Увидел Дзасохова в белой рубашке. То есть он был в темном костюме, но бросался в глаза этот белый воротничок. Они казались как будто из другого мира».

Володя

В эти траурные дни в нескольких российских СМИ появилась информация, что осетины собираются мстить ингушам за Беслан – сразу после окончания сороковин. Во Владикавказе неспокойно. Какие-то горячие головы зовут людей на улицы. Кровь Беслана не дает им спать, есть, жить. Вся республиканская милиция и военные работают в режиме усиления. Владикавказ наводнен военной техникой.

Между осетинами и ингушами – давний, нерешенный, земельный спор, который уже приводил к вооруженным конфликтам. Удар по Беслану многие в Осетии восприняли как атаку со стороны Ингушетии: террористы пришли со своей нелегальной базы, расположенной в ингушском лесу, в самой банде было много этнических ингушей. Официальные власти транслируют, что терроризм не имеет национальности. Что среди террористов были представители разных национальностей, и ингуши тоже страдают от банд на своей территории. По сути, они правы. Терроризм появился на Кавказе не потому, что какая-то народность его растила и лелеяла. Во всем мире он стал разрастаться в результате укрепления радикальных исламистских группировок и идеологии халифата, но в России к этой причине добавилась еще одна – недальновидные, несистемные, безответственные действия федеральной власти в регионе. Каждый раз со сменой власти в Москве менялась и тактика действий Кремля в Чечне – в зависимости от сиюминутных настроений и потребностей властей, от их ожиданий и расчетов. Партии войны и мира в Кремле воевали друг с другом, политики удовлетворяли свои амбиции, то обещая суверенитеты, то вводя войска за сепаратизм, Кавказ раздирали на кровоточащие куски, и кровь эта была человеческой.

В октябре 2004-го осетино-ингушский конфликт мог полыхнуть с новой силой. Люди вспыхивали от одного неосторожного слова. Осетинская молодежь рвалась в сторону административной границы. Однажды толпу мужчин, вышедших из Владикавказа в сторону Ингушетии, развернули военные. Владикавказ был наводнен военной техникой.

Только в Беслане стояла мертвая тишина. Беслан жил отрешенной жизнью. «Они никому не собираются мстить, – сказал мне Артур о своих родных. – Никто не говорит о мести. Не до этого нам всем сейчас. Посмотри на них, они едва живы. Люди должны пережить свое горе, сжиться с ним». Я чувствовала: так и есть. Люди, пережившие смерть, не станут приносить ее другим. Если они люди.

В администрации района тихо. Глава Владимир Ходов справляет поминки по своему внуку Володе. В кроватку к Володе положили его любимые игрушки и сказали, что больше в эту кроватку Володя никогда не ляжет.

А в администрации осталась секретарь Руфина. За один день она побывала на поминках в четырех домах. В школе погибли ее соседка Анна Цахилова с мужем Юрой. Ее дочь и мать выжили. «Юрика сразу похоронили, а сегодня хотели справлять сороковины. И вот сегодня пришла бумага из Ростова, опознали Анну. Она все это время там пробыла, 40 дней». Теперь Анну похоронят рядом с мужем. Их дочь осталась сиротой, бабушка оформляет опеку.

Руфина вздыхает, предлагает мне чай. «Я на работе была 1 сентября, – вспоминает. – Услышала такие щелчки странные. Смотрю в окно и вижу: от школы поднялась целая стая птиц. Очень много голубей. Теперь я это вспоминаю. У меня так много знакомых пострадало. И у меня не укладывается в голове – за что это нам?»

Я смотрю на темноволосую женщину с уставшим лицом и покрасневшими глазами. Работа в районной администрации, дом, семья, приусадебное хозяйство. Скромное платье, аккуратная прическа. Весь ее мир разрушился в один день. Она никогда не думала, что окажется на войне. «Я всегда боялась войны, – говорит Руфина. – Но война не так страшна, как то, что случилось в Беслане. Думаю, самое страшное в жизни я уже видела».

Я спрашиваю про возможные беспорядки, и она уверенно отвечает, что осетины – миролюбивый народ. «В старину, конечно, кровная месть была. Когда я была маленькой, семья убийцы просила прощения у семьи погибшего на коленях. И их прощали. Но уже давно этого нет. Кровь за кровь – это не про нас».

На следующий день я встретилась с Владимиром Ходовым, в эти дни он приходил на работу по вечерам, а в остальное время обходил дома, где поминали погибших заложников. Надо было обойти весь город, и Ходов ходил в чужие дома всю неделю. В день – 12–15 домов. В Осетии так принято.

В его дом тоже приходили. В школе № 1 были его невестка и трое внуков. «Володя погиб, ему десять лет было, – говорит Ходов, доставая сигареты из кармана. – Среднему внуку восемь. Первые три дня после спасения он боялся во двор выйти. Я его спрашиваю: „Что там было?“ А он: „Там дядька сказал, что убьет нас“. Я отвез его во Владикавказ к родным, и там он вышел на улицу. А сюда вернулись – снова спрятался дома. В этом году не отправлю его в школу».

Мы сидим в его кабинете – именно это помещение отдали под оперативный штаб 1 сентября. Тогда главой администрации был Борис Уртаев, а Ходов – его замом. Уртаев после теракта ушел в отставку.

Ходов закуривает и неожиданно меня спрашивает, почему в Беслане в эти дни так много журналистов: целые бригады со штативами. «Сорок дней – это такой семейный обряд, это же не праздник, у нас не принято митинговать в эти дни. Мне сегодня звонят с радиостанций, из газет, из Москвы, спрашивают, пойдут ли осетины на ингушей. Откуда это все идет, скажите хоть вы мне. У меня такое чувство, что кому-то очень надо, чтобы тут снова была война. Чтобы кто-то выстрелил».

В дверях кабинета появляется Руслан Дауров, дядя светловолосого мальчика Георгия, убитого 3 сентября в бесланской школе. «Проходи», – кивает ему Владимир Ходов.