— Я, Урсула Глинд, — твёрдо ответила девушка, — дочь графа Труро.

При первом звуке её голоса герцог Уэссекский вздрогнул и смертельно побледнел; только когда она назвала своё имя, он опомнился от изумления.

— Прошу милордов не слушать этой леди, — холодно заявил он. — Я не желаю никаких показаний в мою пользу.

Молодая девушка лишь опустила глаза, но не обернулась к нему. Из-за стола, за которым она до сих пор сидела, поднялся юрист и, переговорив с коронным делопроизводителем, почтительно обратился к лорду Чендойсу:

— Убедительно прошу вашу милость и вас, милорды, выслушать показание леди Урсулы Глинд. Не было времени получить от неё письменное показание, так как лишь в последние минуты Богу было угодно внушить ей сказать всё, что ей известно, чтобы не дать совершиться ужасной судебной ошибке.

— Это недопустимое нарушение судебных обычаев, — сказал Томас Бромлей, с сомнением качая головой.

— Не такое большое как вы думаете, сэр, — возразил знаток законов Роберт Кэтлин и напомнил при этом подобный же случай в процессе королевы Екатерины.

Но даже и без этого заявления учёного юриста все находившиеся в зале уже были на стороне Урсулы и громко требовали, чтобы её показание было выслушано.

— Именем Пресвятой Девы, я протестую! — громко сказал герцог Уэссекский.

— Мы выслушаем леди, — произнёс лорд Чендойс. — Пусть она поклянётся в правдивости своих показаний.

Томас Вильбрагам, коронный стряпчий, протянул Урсуле маленькое деревянное распятие, и она с благоговением поцеловала его.

— Вы — леди Урсула Глинд, фрейлина её величества? — спросил лорд Чендойс.

— Да.

— Обязываю вас говорить правду, истинную правду, ничего кроме правды. Да поможет вам Бог!

Урсула подождала, пока в зале всё стихло, а затем начала твёрдым голосом:

— Я хочу сказать вам, милорды, что в полночь четырнадцатого октября, находясь в аудиенц-зале Гемптон-коута, в обществе дона Мигуэля де Суареса...

Она вдруг остановилась, как будто теряя сознание; Вильбрагам поспешил предложить ей стул, но она движением руки отклонила его услугу.

— Милорды, — серьёзно заговорил обвиняемый, воспользовавшись этим перерывом, — во имя правосудия умоляю вас не слушать леди; она слишком возбуждена и сама не сознает, что говорит. Я ведь во всём признался...

— Подсудимый, — строго остановил его лорд Чендойс, — во имя правосудия и ради уважения к этому месту обязываю вас хранить молчание. Продолжайте, леди Урсула!

— Дон Мигуэль стал говорить мне о любви, потом обнял меня. Я хотела вырваться... он не пускал... он... Милорды, имейте терпение! — взволнованно попросила Урсула, только теперь сознавая, как трудно ей будет выговорить чудовищную ложь; но затем быстро продолжала, словно боясь, что у неё недостанет сил договорить до конца: — Тут явился герцог Уэссекский и, видя, что меня удерживают силой, меня, его нареченную невесту, в защиту моей чести убил дона Мигуэля.

Мёртвое молчание последовало за её словами. Обвиняемый сначала уставился на Урсулу с изумлением, а потом разразился горьким смехом. Насколько ему было известно, Урсула сказала хитро придуманную ложь. Он был уверен, что видел на её руках ещё тёплую кровь молодого испанца, и весь этот рассказ об угрозе её чести и о его своевременном появлении казался ему сплетением ловких выдумок, странных и... бесполезных. О самопожертвовании Урсулы он не имел ни малейшего понятия и объяснил себе её выступление на суде тем, что он просто нравился ей и она не хотела, чтобы его повесили. Как в тумане, слышал герцог Уэссекский обращённые к Урсуле вопросы людей, на которые она отвечала без колебания, всё повторяя ту же историю.

— Леди Урсула Глинд, — торжественно произнёс наконец лорд Чендойс, — клянётесь ли вы своей честью и совестью, что всё, сказанное вами, — правда?

— Клянусь своей честью и совестью, — так же торжественно ответила девушка.

— Это ложь с начала до конца! — громко запротестовал герцог.

Низко поклонившись лорду Чендойсу, Урсула ещё раз благоговейно поцеловала распятие; этой клятвой она приносила в жертву любимому человеку незапятнанную чистоту своей души. Теперь её горе достигло высшей точки: давая своё лживое показание перед ним, она отчасти надеялась, что он очистит её имя от взведённого ею на себя обвинения. Она повиновалась внушениям кардинала, но тем не менее была уверена, что дон Мигуэль пал от женской руки, и та женщина была так дорога герцогу Уэссекскому, что ради неё он жертвовал жизнью и честью. Таким образом, эти два существа, любившие друг друга больше жизни и чести, сделались жертвами ужасных взаимных недоразумений, и каждый глубоко страдал от воображаемой низости другого.

— Милорды, — сказал лорд Чендойс, снова вставая, — вы все слышали показание леди Урсулы Глинд, и так как герцог Роберт Уэссекский пожелал, чтобы его судили Бог и его пэры, то я предлагаю вам решить, виновен ли он в этом убийстве или нет, и высказать ваше мнение по чести и совести.

По свидетельству Нортона, пэры даже не удалялись для совещания. Как только лорд Чендойс замолчал, двадцать четыре голоса единодушно ответили:

— Не виновен!

В зале поднялся оглушительный шум. Шапки полетели в воздух; со всех сторон понеслись возгласы:

— Да здравствует герцог Уэссекский! Да здравствует наша королева!

Для водворения порядка и тишины пришлось прибегнуть к решительным мерам, в результате которых между самыми ярыми крикунами оказалось несколько легкораненых. Наконец Баргэм догадался предложить герцогу Уэссекскому сесть на низенький стул, вокруг которого поставили стражу. Когда предмет буйных восторгов исчез из глаз толпы, волнение в зале понемногу улеглось, и Баргэму удалось во всеуслышание объявить о закрытии заседания.

Снова распахнулись входные двери, и толпа начала покидать зал с громкими криками в честь королевы. Лорд Чендойс ещё раз обратился к бывшему узнику, который и к своему оправданию отнёсся так же равнодушно, как раньше относился к ожидающей его смертной казни. Он следил глазами за стройной фигурой леди Урсулы, пока она в сопровождении кардинала Морено не скрылась в кабинете лорда канцлера.

Когда лорд Чендойс с сияющим лицом объявил герцогу оправдательный приговор, тот обратился к пэрам с последним протестом, бесполезность которого сам осознавал.

— От всего сердца благодарю вас, милорды, — сказал он, — но не могу принять это решение, основанное на лжи, на увлечении девушки, введённой в заблуждение.

— Милорд, — прервал его лорд Чендойс, — все ваши друзья уже давно угадали то, что рассказала эта леди; подчиняясь требованию собственной совести, она сняла