Визит Гинды Пуы произвел впечатление. Несмотря на то что Ривка была приветлива с Ицхаком, это было бы позором — выдать дочь за молодого человека, чью семью никто не знает. Теперь, когда пришли достойные люди и засвидетельствовали, что он — из уважаемой семьи, вздохнула она с облегчением и могла высоко держать голову.

К тому, что сделала Гинда-Пуа, добавил слово реб Хаим Рефаэль, пришедший вместе с ней. Она расхваливала родителей, и дедов, и прадедов Ицхака вплоть до реб Юдла-хасида, благословенна его память; а он расхваливал Ицхака и рассказывал, что каждую субботу они вместе учатся. Слепец этот, знающий на память шесть книг Мишны, успокоил немного соседей, которые были уверены, что Ицхак просто сионист-безбожник, как большинство «поляков» и «литваков», прибывающих в Эрец Исраэль, чтобы гневить Создателя в его же доме.

Спросил Ицхак хозяйку дома после того, как заплатил ей за расходы на субботу, можно ли обедать у нее и в будни тоже. Сказала она ему: «Плита, которая варит для всей семьи, сварит и для него. Правда, она не каждый день готовит. Иногда она подогревает то, что осталось от субботы, а иногда все обходятся куском хлеба, зажаренного с луком. Но если он хочет, она готова варить для него, и дети тоже будут довольны». А когда собралась хозяйка дома постирать белье, положила также и его белье в стирку. Избавился Ицхак от забот о еде и от путаницы в голове. От забот о еде? Он не должен был бегать по столовым. От путаницы в голове? Он не знал языка русских прачек.

С того дня, как он поселился у гравера, мог он распоряжаться своим свободным временем, как его душе угодно, к примеру — молиться в синагоге и читать книги. Если он хочет почитать книгу, не нужно ему ходить в Народный дом и не нужно ждать, пока библиотекарь обслужит его. Бейт мидраши в Иерусалиме полны книг, и каждый, желающий учиться, вынимает книгу из шкафа и учится. И не спрашивают тебя твое имя, и имя твоего отца, и род занятий, и адрес, и не записывают, что именно ты берешь читать, и не просят платы за чтение. А что касается газет — хороших новостей они не приносят, а плохие новости разносятся сами по себе. А когда удостоимся мы прихода Избавителя, шофар Машиаха известит нас. Так понемногу перестал Ицхак бывать в большинстве мест, к которым привык, и отдалился от большинства своих прежних друзей, и стал одним из типичных иерусалимцев. Если бы избрала нареченная Ицхака для себя «венгра», соседи Ривки считали бы Ицхака своим. Но оттого, что он — «поляк», не всем это по душе. В будущем, когда возвратится Господь, Благословен Он, на свое царство в Иерусалиме, все евреи будут считаться царскими детьми. Сейчас, когда Иерусалим отдан в руки колелей и разных назначенцев, считает каждый колель себя — отпрыском знатного рода, в то время, как все остальные колели — приемыши у Создателя.

Ицхак написал своему отцу теперь конкретно то, о чем уже писал ему намеком: что он собирается жениться, что невеста — красива и скромна, дочь знаменитого человека, которого знают благодаря его воззваниям и призывам даже за пределами Эрец.

Однако он не упомянул, что о сватовстве ничего не знает отец невесты, что тот болен, парализован и ничего не понимает. А был бы здоров, не пустил бы Ицхака на порог своего дома, а уж о дочери — и говорить не приходится. После всех бед и несчастий убедится отец, что алия Ицхака — с небес была, чтобы мог человек идти за девушкой, предназначенной ему. И кто она — невеста Ицхака? Дочь большого человека, одного из видных людей Иерусалима. Другое письмо написал Ицхак деду Шифры в Цфат и включил в него слова Торы «От Бога — сие, ведь от Бога — она и от Бога — мудрая жена»[116]. И добавил еще несколько слов о причинах и следствиях — что не случайно он попал на один корабль с дедушкой Шифры, а потому что Тот, кто создает поводы и причины, сделал так по высшей мудрости своей, дабы познакомить их друг с другом для самого главного в жизни… и т. д. и т. п.

На улице, по пути на почту, залаял на него пес. Пнул его Ицхак ногой. Свалился пес и покатился по земле. Стало горько на душе пса, и завладели его сердцем дурные мысли. Пролежал пес некоторое время. То, что сделал он Ицхаку — забыл; то, что сделал Ицхак ему, — запомнил. Не собираемся мы вмешиваться в их распри, но все же, вот как было дело. Идет себе человек, погруженный в свои думы. Вдруг кидается на него собака и пугает его. Если бы она не кинулась на него с лаем, Ицхак не дал бы ей пинка. В конце концов, встал пес на ноги и отряхнулся от пыли. Потом встряхнул ушами, и разинул пасть, и оскалил зубы. Шаги Ицхака уже затихли, но все еще Балак надрывается. Но это не голос бессильной муки, а голос объявления войны. Два или три раза он замолкал, поднимал уши и проверял свои зубы, нюхал воздух и снова принимался лаять.

Довольный всем на свете, лег Ицхак спать. И неудивительно, что был он доволен. Заработок ему — обеспечен, и белье — чистое, и носки — починены, и обед — готов ему. Каждый день он — среди людей скромных и смиренных, которые рады тому, что есть у них, и радуются, когда хорошо ему. Отцы, уповающие на Всевышнего; матери, ведущие дом с верой в сердце; мальчики, идущие в хедер, и девочки, нянчащие младших сестер и братьев, — все стали для него как бы членами его семьи. Тишина улиц и шум дворов, гомон рынка и голоса ешив, и все в домах и во дворах, на рынке и в бейт мидрашах, все стало близко его сердцу и стало для него новым бытием. И когда он выходил утром на работу и видел: стариков и старушек, опирающихся на свои палки и спешащих на молитву, и женщин, идущих на рынок, он склонял голову и благословлял их, и они благословляли его. И вечером, когда он возвращается с работы, и сладостная синева светит ему с небес, и покой и тишина разлиты во всем, Ицхак благословляет Творца за то, что Он научил его поселиться здесь. Но как только вспоминал он о договоре с Рабиновичем, охватывала его грусть: ведь он будет вынужден уехать отсюда и вернуться в Яффу.

Лежал Ицхак в постели и грезил о том, что занимало его сердце. Спрашивал себя: чем заслужил я все это? И так как не находил у себя никаких заслуг, то возлагал это на милосердие Господа, Благословен Он, который делает добро людям и иногда отворачивается от их грехов. А поскольку Ицхак не хотел размышлять о вещах, напоминающих ему его прошлое, он принялся размышлять о других людях, с которыми он не общается, но они живут тут, неподалеку. К примеру, о Зундле, владельце дилижанса, получившего в наследство двор Авремеле, своего умершего брата, потому что тот умер бездетным; и вот теперь Зундл — сосед Ицхака. А так как двор носит имя двора Авремеле, а Зундл переехал жить на место умершего Авремеле, стали называть Зундла по имени прежнего владельца — Авремеле, и вернулось имя на свое место. А поскольку стал Ицхак размышлять об Авремеле, пришла ему на память та поездка, когда он поехал в Яффу из-за Сони, и пришел ему на память тот договор, что заключил он с Рабиновичем. Удивляется Ицхак сам себе. Когда он стал компаньоном Рабиновича, то обрадовался, хотя надо было печалиться, ведь он будет вынужден уехать из Иерусалима и вернуться в Яффу. Однако он понадеялся, что найдет способ выйти из положения. Повернулся он к стене и закрыл глаза.

Как только сомкнул глаза, пришли к нему все эти дороги, по которым он ехал, и очутился он вдруг в Яффе. Мечется он из гостиницы в гостиницу и прячется от Рабиновича. Насмехается над ним Соня. Пошел он к Сладкой Ноге. Залаяла на него собака. Сказал Сладкая Нога: «Цуцик, если ты не замолчишь, я отведу тебя к Арзафу». Погладил Зундл лапы собаки и сказал ей: «Не бойся, никогда не делал Арзаф чучело собаки. А ты, Ицхак, не желаешь ли ехать?» Поднялся Ицхак в экипаж, поехал и написал в дороге Рабиновичу: «Вынужден я отменить договор по такой-то и такой-то причине». И то, что писал Ицхак в дороге, записал потом дома, ибо принял решение, что не двинется из Иерусалима и не вернется в Яффу.