урод, страшный демон. Смогли ли остальные ребята и команда Института и дальше взаимодействовать с таким мной без жути и брезгливости? Я сомневаюсь. Да, мне было очень больно, тяжело и одиноко, но в то же время я понял: то, что меня не убило, сделало меня сильнее. «Псио», хоть и вывернуло меня наизнанку, преобразило меня, сделало человеком, который на несколько порядков превосходил самих анализаторов. Чёрное вещество теперь циркулировало по моим венам и артериям, въелось в мозг, кожу и глаза, добралось до самых костей. Я и «Псио» стали единым целым, равноценными компаньонами, без единого признака паразитизма с чьей-либо стороны. Но самое главное, что я смог анализировать время без «Зевса», как вы говорите, на «голом» «Псио». И вещество не выжигало меня изнутри без прибора, а всего лишь теперь приятно согревало, — спокойно поведал Красный тряпочник.

— Я иногда предполагал, что Красным тряпочником мог быть кто-то из наших. Но «Зевс» быстро бы навёлся на траекторию кого-то из них, будь он убийцей, а поэтому этот вариант я быстро отбросил. Однако я в самом страшном сне не мог предположить, что это окажешься ты! — в сердцах воскликнул Коломин.

— Всё верно, теорема траекторий сработала идеально по своей сути. Вы все похоронили и со временем забыли меня. Поэтому моя личность никак не могла всплыть при работе «Зевса», только внешняя оболочка моя так или иначе обозначалась при расследованиях и анализе времени. Основная траектория не пересекалась с побочной, давно забытой старой, — объяснил Вова, вспоминая лекции профессора Градова, которые он, как и остальные участники проекта «Зевс», также безмерно любил.

— Я скучал по тебе, Вова, безумно скучал! Знал бы ты, как у меня сердце разрывалось после того случая со сломавшейся машиной! Мы все скучали по тебе и приняли бы тебя таким — и ребята, и профессор! А тут выясняется, что ты Красный тряпочник, особо опасный убийца! — в эмоциях взорвался Ярослав, словно до этого долгие годы спавший вулкан. — Зачем и как ты сбежал, чем промышлял, в какие дебри, чёрт подери, занесла тебя нелёгкая?

— Ай, дружище, давай оставим эту лицемерную эру милосердия! Прошлого не вернуть, время не изменить, и тяготиться над чем, что не можешь контролировать, — это шизофрения. Повторение одного и того же действия каждый раз в надежде на изменение — это безумие, отмахнулся Вова. — На своё место я положил какого-то не менее обезображенного пацана, который габаритами чем-то походил на меня. Обманув, казалось бы, герметичный похоронный комплекс, я смог выбраться наружу. Да, чуть не поджарился тогда в печке. Так как по всем нормативам моё тело считалось опаснейшим источником биологической угрозы, меня должны были кремировать в закрытом гробу. Вы сожгли тело другого человека, а я уже пустился во все тяжкие. Обильные подробности тебя вряд ли заинтересуют. Я нырнул на самое социальное дно и несколько раз успел удариться затылком о его всё новые и новые открывающиеся поддонники. Кратковременно сожительствовал с падшими женщинами — после того, как они повидали электроотморозков, глаза мои их совершенно не пугали. Еда, напитки, машины, жильё, все деньги мира оказались моими — ведь я знал пароль от любого сейфа, от каждого банковского счёта. Знал углы и траектории поворотов камер видеонаблюдения, маршруты следящих дронов, графики смен охраны — любую подобную мелочь до миллиметра и миллисекунды! Деньги я снимал у воров, грабителей и убийц — обычных бандитов и тех бандитов, что зовут себя бизнесменами и политиками. Но всегда знал меру, чтобы не засветиться и не нарваться. Кое-какую роскошь я пробовал, но большую часть жизни провёл аскетично, особо ни в чём не нуждаясь. Перепробовал всякое, промышлял разным, часто — нехорошим, но невинных никогда не трогал. Скорее, наоборот — я был, как санитар леса, и жёстко уничтожал конченных ублюдков, зарвавшихся тварей, абсолютных нелюдей, до которых не успевали дойти руки даже у Экспериментального отдела. Но делал я это так, чтобы и близко не попасть на траектории анализаторов, хотя несколько раз прямо или косвенно помогал вам в ваших делах. К примеру, расследование детских отравлений — не только твоя, но и моя работа тоже. Ты знаешь, часто я хотел стать циничной тварью, органической машиной с каменным сердцем, надеть эту носорожью кожу, чтобы стать окончательно неуязвимым для этого мира. Но я не мог проходить мимо неправоты и беспредела и всегда пускался на помощь тем невинным, что сами не могли себя защитить. Эдакий антигерой, желающий казаться злодеем и помогающий якобы только исходя из выгоды для себя. Но нет, всё это было альтруистически. Несмотря на всю прожжённость, что я получил в этом грязном теневом мире, я не смог выбить из себя те нормы и принципы, что были заложены в нас в Институте. Что закладывал лично Аркадий Константинович.

— Даже не упоминай его имя при мне! Поверь мне, сейчас я могу не выдержать и попросту застрелю тебя! Он любил тебя, растил, как родного сына, а ты… — прорычал Ярослав. Пистолет в его руках задрожал. Вскоре Коломин немного поостыл. — Всё это звучит очень складно, Вова. Но все эти жертвы, включая ни в чём не повинных людей, например, Градова, — к чему они? Что касается тех, кто участвовал в афере с ЗИЛами — кто дал тебе право становиться для них и следствием, и судом?! Я теперь начинаю понимать, благодаря кому криминальный мир в Москве и области немного проредился. Мне действительно страшно представить, судя по твоему рассказу, для какого огромного количества людей ты послужил незаконным палачом, гильотиной внесудебной расправы!

— Вот давай сейчас только без эпитетов и метафор в духе Гюго! — на этот раз разъярился Красный тряпочник, снова начав выглядеть, как грозный и особо опасный преступник. — Судя по твоим нравоучениям, ты вообще не понимаешь, о чём говоришь!

— Нравоучениям?! — нервно хохотнул Ярослав, поражаясь, казалось бы, беспринципной наглости и дерзкой уверенности в собственной правоте Тряпочника. — Вова, прошу тебя, прекрати ты уже говорить загадками! И взгляни ты, наконец, в зеркало, если давно этого не делал. Чудовище не снаружи, как ты говоришь, бывший мой брат. Чудовище у тебя сидит внутри.

Тряпочник поднял обе руки вверх к плечам, мол, вопросов не имею, и прошёлся к низкому столику, на котором стоял странноватый прибор и на котором лежали газеты. Взял в руки одно из печатных изданий, словно быстро перечитывая повторно первую полосу.

— Видимо, ты по заветам профессора Преображенского не читаешь советских газет за обедом. Правильно делаешь, но всё равно надо держать руку на пульсе. Лови. И опусти уже свою пушку, я пока