Этого не понял или не захотел понять ваш Великий Инквизитор. И вообще смысл первого искушения он исказил до неузнаваемости. «А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное… Но ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил ты, если послушание куплено хлебами?.. Но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобой, и победит тебя, и все пойдут за ним…» Во-первых, разве Бог не дал Своему народу манны небесной в пустыне? Дал, но не побежали как стадо, а возроптали на Моисея и Аарона, то есть, в конечном итоге, на Бога и чудо Его. Во-вторых, выдержав первое искушение, Иисус не проиграл «духу земли», а исцелил от него пустыню: в сознании ветхозаветного человека одни демоны населяли пустыню, Христос же обратил ее в прибежище для Церкви; туда устремились отшельники, знаменитые своими христианскими подвигами, «пустынь» – отныне это слово стало местом святости и угодьем для взращивания хлебов духовных.

В-третьих, при чем здесь свобода? Свобода – это уже следующее искушение, третье у Матфея и второе у Луки.

«И возвед Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени, и сказал Ему диавол: «Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее; итак, если Ты поклонишься мне, то все будет Твое. Иисус сказал ему в ответ: отойди от Меня, сатана; написано: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» (Лк. 4. 5–8).

Реальной или воображаемой была эта безымянная гора, с которой Иисусу были показаны все царства вселенной? – этот вопрос занимает многих толкователей. Но Великий Инквизитор этим не интересуется, а посему и мы не станем отвлекаться. Отмечу лишь, что, по сравнению с первым искушением, материальности здесь явно убывает. Не потому ли, что здесь мы вступаем в сферу отношений властных, социально-политических, где все есть лишь отношения, а материальные хлеба лишь обещаются, и чем щедрее и обильнее обещаются, тем иногда призрачнее потом даются? «В последующих искушениях, – разъясняет Толковая Библия, – привлекательное постепенно усиливается… Для бедного же и голодного раба всегда привлекательна бывает сама идея о господстве, счастии и благополучии. Тут дело идет не об одном хлебе насущном, а об изобилии». Ох, как это верно для бедного и голодного раба! И ох, как часто этой самой «идеей о господстве, счастии и благополучии» бедного и голодного раба непременно обманывали!..

Некоторые толкователи утверждают, что сатана нагло лжет и никакой реальной власти ему не предано. Другие возражают: мир во зле лежит и балом правит сатана, по меньшей мере правил до Крестной жертвы. Мне ближе точка зрения Ефрема Сирина, учившего, что сатана «не… по своей природе… имел власть, но потому, что сами люди того хотели; ибо Писание говорит: „кому вы отдаете себя в рабство и послушание, того вы и рабы“ и пр. (Рим. 6. 16)».

Видите ли, Иван Федорович, в толковании второго искушения я почти полностью согласен с вашим Великим Инквизитором. Более того, считаю, что тут он высказал несколько замечательных мыслей, другим толкователям на ум не пришедших. Вот первая: «С хлебом тебе давалось бесспорное знамя: дашь хлеб, и человек преклонится, ибо ничего нет бесспорнее хлеба, но если в то же время кто-нибудь овладеет его совестью помимо тебя – о, тогда он даже бросит хлеб твой и пойдет за тем, который обольстит его совесть». То есть хоть и сбивчиво, но гениально: обольщение совести бесспорнее обольщения желудка, – и радостно бросали земные хлеба свои и голодные шли, бежали, ползли за обольстителями совести, за бесспорным знаменем политики, на котором начертаны мощнейшие социальные потребности человечества. Они тоже сформулированы Великим Инквизитором. «Приняв этот… совет могучего духа, ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник…» Весь вопрос в том, перед кем преклониться, кому вручить совесть и как и во что всемирно объединиться: в муравейник, в стаю, в стадо, в государство, а может быть, все-таки в Церковь, где каждый раб Божий, и чем больше раб Божий, тем свободнее, тем личностнее и тем независимее от тысячи других рабств, неизбежно опутывающих человека, если он не раб Божий: рабство государству, рабство городу, рабство семье. Ибо истинный раб Божий ничьим другим рабом быть не может и не бывает. Ибо написано: «Господину Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи», а всякому другому, дерзающему господствовать над тобой и требующему поклонения, кем бы он ни был: любимой женщиной, мудрым учителем, могущественным правителем, да хоть папой римским или православным патриархом, один ответ: отойди от меня, сатана. Если от рабства Богу уводит и вручения совести требует, только так и возможно ответить. Христос так ответил, самый Раб и самый Свободный. Не только сатане, но и Петру, вставшему на Его пути к Крестной жертве; мать Свою, Пресвятую Богородицу, отказался признать, когда явилась помешать Ему исцелять людей…

«Мы взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли тебя и пошли за ним». А это третье открытие вашего Инквизитора. Одно это замечательное слово, которое он так уверенно произнес: «конечно». Взявший меч кесаря за Богом идти, конечно, не может, ибо у того, кто с мечом, и у того, кто с крестом, конечно же, пути разные. И у первого – насилие меча, у другого же – авторитет любви и сострадания. Этот-то вопрос и решался тогда на горе: с чем идти в мир, с крестом или с мечом, каким образом завоевывать людей, какой власти подчинить их: власти силы или любви. И Бог, воплотившийся в Иисусе, говорил Ему: установи Царство любви, а сатана искушал: установи диктатуру силы, с диктатурой-то проще и порядок навести, и хлеба перераспределить так, чтобы всем досталось, и страдать Тебе на кресте не придется – на этой горе путь свой закончишь, и никакой Голгофы не будет.

Поддайся Он искушению, и гора, о которой до сих пор спорят, реальна или нереальна, тотчас реальной бы стала: не на горе разве утвержден был дворец Ирода, не на холмах разве возведены и римские цитадели, и Московский Кремль, и американский Капитолий. Горы эти и холмы, конечно, не такие уж высокие, во видно с них может быть далеко, и особенно дальнозоркие политики едва ли не все царства земные ухитрялись с них обозревать, управляя ими, мечом и диктатурой авторитет свой насаждая. Но для Иисуса эти реальные вершины власти, на которые ему предлагали спуститься, приняв условия грязного мира, эта самая реальность была для Христа нереальной, и Он велел сатане отойти в сторону, не мешаться под ногами на единственно возможном для Него пути. И тут состоялось еще одно искушение, третье.

«И повел Его в Иерусалим, и поставил Его на крыле храма, и сказал Ему: если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз; ибо написано: „Ангелам Своим заповедает о Тебе сохранить Тебя; и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею“. Иисус сказал ему в ответ: сказано: „не искушай Господа Бога твоего“».

(Лк. 4. 9–12)

Большинство толкователей думают, что и тут от Иисуса требуется чудо. И вот рассуждают, в каком месте храмового крыла был поставлен Иисус: ближе к отвесной скале, обрывающейся в долину Кедрона, или на площадке, на которой каждое утро появлялся священник с трубой; куда предлагалось прыгнуть Иисусу: в долину со стопятидесятиметровой высоты или прямо во двор храма? Куда бы Он ни прыгнул, Он, дескать, сотворил бы величайшее из чудес, ибо попрал бы сам закон всемирного тяготения и тем самым, разумеется, произвел неизгладимое впечатление на народ.