далеких, неведомых Курилах придется навсегда расстаться с мечтой о высшем образовании, приводила ее в отчаяние. Но Юрий любил Ангелину и понимал ее. Он обещал, что при всех обстоятельствах она окончит институт, в крайнем случае, заочно. Ведь и в Южно-Сахалинске теперь есть педагогический, а от Кунашира до Южного рукой подать: полтора-два часа лета или сутки пароходом, так что беды он, Юрий, не видит.

— И Юрий Михайлович сдержал свое обещание?

— Сдержал, — сказала Ангелина. — Учусь заочно. Правда, наш курильчонок немного связывает. Когда я получу диплом, ему будет... — она помедлила — ему будет три годика. А пока преподаю в школе биологию, приобретаю, так сказать, практический опыт. — И горячо добавила: — Нет, что бы там ни говорили, здесь очень интересно. Конечно, рядом со мной Юра. А он, просто говоря, влюблен в свои Курилы.

На руках у Ангелины заплакал ребенок.

— Пора кормить его, — сказала она и ушла в другую комнату.

Оставшись вдвоем с Юрием Михайловичем, мы заговорили об айнах...

Я спрашиваю Юрия Михайловича:

— Откуда же происходят айны, какими путями пришли они на Курилы, чем особенным привлекли их эти дикие, суровые, скалистые острова, сотрясаемые жестокими штормами и вулканическими извержениями?

Баташонок недоуменно пожимает плечами:

— Одни ученые приписывают айнам северное происхождение, другие — южное, третьи — европейское и относят их чуть ли не к кавказской расе. Так что вопрос, как видите, спорный. Но что интересно, — Юрий Михайлович оживляется, — наряду с чисто айнскими именами, вроде Сикориното, Яйсикур, Чесима, многие курильцы носили русские имена, такие, как Васире — Василий, Олега — Ольга, Симена — Семен и т. д.

В лице русских айны обрели друзей, принесших им, курильцам, сносное существование.

Указ от 1779 года гласил: «Приведенных в подданство на дальних островах мохнатых курильцев оставить свободными и никакого сбора с них не требовать, да и впредь обитающих тамо народов к тому не принуждать, но стараться дружелюбным обхождением и ласковостью для чаемой в промыслах и торговле продолжать... заведенное уже с ними знакомство».

— Кстати, Юрий Михайлович, — говорю я, — большинство ученых утверждают, что айны никогда не имели своей письменности, своего искусства, кроме резьбы и вышивания узоров на платье, а шрифт они заменяли узлами и нарезками на специальных палочках, которыми они во время еды поддерживали усы.

— И этот вопрос спорный, — горячо возражает он. — Разве вы не слышали о находке наших геологов на Итурупе, в кратере потухшего вулкана Богдана Хмельницкого?

— К сожалению, не слышал.

— О, эта находка уникальна!

...Когда летом 1948 года геологи совершали восхождение на вулкан Богдана Хмельницкого и спуск в кратер, они не предполагали, что здесь когда-то ступала нога человека. В кальдере им удалось обнаружить бурые камни с высеченными на них изображениями людей, птиц, морских животных и даже целых сценок охоты на сивучей. Стало очевидно, что жители Итурупа еще в глубокой древности проложили сюда свои пути.

Если верить догадкам, что эти изображения на валунах не что иное, как рисуночное письмо айнов, можно лишь восхищаться мужеством древнего мастера, который пренебрег всеми скалами и опрядышами на побережье, а выбрал для себя те камни, что лежат в живописной кальдере давным-давно потухшего вулкана, куда и в наши дни подняться стоит невероятных усилий.

Очевидно, человек приходил сюда много раз и жил здесь подолгу, потому что не так это просто высекать примитивным, скорей всего каменным орудием на глыбах застывшей лавы рисунки и знаки, полные, вероятно, глубокого смысла.

Это был титанический труд!

Когда я вышел на улицу, уже стало сумрачно. Луна выглядывала из-за облака, слегка осветив приливные волны, которые с гулом накатывались на берег.

Я шел и думал о судьбе последней горстки айнов, насильно вывезенных японцами с острова Шикотан осенью 1945 года.

Кто-то, помнится, рассказывал, что только одному айнскому мальчику каким-то чудом удалось избежать угона в чужую страну. Спасая родовой жезл, он будто бы ночью удрал в горы...

13

Я возвращался с раскопок на месте древних айнских становищ, и тропинка вела через такой богатый лес, что я не торопился выбраться на проезжую дорогу. В пятом часу дня, когда, чертовски устав от ходьбы, я присел на придорожный камень покурить, на горном перевале показалась машина ГАЗ-69.

— Вот это кстати! — обрадовался я, вспомнив, что пора возвращаться в поселок.

Если бы не считанные минуты до начала океанского прилива, я мог бы многое рассказать о благородстве курильских шоферов, которые, будь то на грузовике или на легковушке, взяли себе за правило подбирать на дороге пешеходов. Едва «газик» вынырнул из-за каменного выступа горы и поравнялся со мной, неожиданно открылась дверца кабины.

— Садитесь, да побыстрее, а то не проскочим!

Заняв место рядом с шофером, я посмотрел через плечо на сидевшего сзади пожилого офицера в зеленой фуражке и ахнул от удивления: Стрельцов!

— Сколько лет, сколько зим! Какими же судьбами? — разом закричали мы и начали наперебой рассказывать, как очутились в этих неблизких краях.

Пока машину трясло на ухабах, вспомнили и о Хасане, где мы впервые встретились, и о маньчжурском городке Семь Балаганов, где осенью 1945 года Стрельцов был комендантом и куда я, на ночь глядя, случайно заехал во время грозы.

Словом, Вадим Николаевич уже не отпускал меня. Возил за собой и на «газике» по каменистым дорогам, и на катере вдоль живописных курильских берегов, а однажды завез на гористый островок к капитану Ирганцеву, где мы застряли из-за тумана на целых трое суток.

В бухте нас встретила жена Ирганцева Ирина Павловна, худенькая стройная женщина с блестящими черными глазами. Она была в простом ситцевом платье, стянутом в талии лакированным пояском, и в плетенных из лоскутков замши сандалетах на босу ногу. Она подала Стрельцову руку, чтобы помочь ему сойти с катера, но высокий, грузный Стрельцов, едва ступив на валун, потерял равновесие, ноги у него разъехались, и, не подоспей вовремя старшина, Вадим Николаевич угодил бы в воду.

— А хозяина-то опять нет?

— Он теперь совсем не бывает дома, — с грустной улыбкой пожаловалась Ирина Павловна и повела нас крутой тропинкой к дому.

— А Леночка?

И не успела Ирина Павловна ответить, как из бамбуковых зарослей раздался пронзительный