Среди множества выступавших, – продолжает В. Осипов, – были, конечно, и графоманы и посредственности. из того же множества с годами выделилась группа действительно талантливых молодых поэтов: Галансков, Ковшин (Вишняков), Щукин, Шухт, Морозов, Михаил Каплан. Площадь Маяковского стала первой аудиторией и для будущих комсомольских поэтов (Волгин).

Вечера не ограничивались одними стихами. За поэзией возникали идеи.

Спорили об искренности в литературе, о тогдашних «ревизионистах» Дудинцеве, Яшине, Тендрякове («Ухабы»), о Кочетове с его враждой к интеллигенции, о разных направлениях в живописи, даже о генетике и теории относительности. А иногда смельчаки касались запретной темы – политики. Но я совершенно не помню, чтобы кто-либо высказывался с контрреволюционных или консервативных позиций, не помню даже, чтобы кто-либо ставил под сомнение «Октябрь» и необходимость коммунизма в России (В. Осипов. С. 108, 109–110).

Именно тогда, – как указывает Владимир Орлов, – участники чтений (включая Юрия Галанскова) стали постепенно переходить к формированию различных групп, ищущих новые пути развития общества. После арестов нескольких активистов (Владимир Осипов, Эдуард Кузнецов, Анатолий Иванов) 6 октября 1961 года собрания у памятника сошли на нет (Волга. 2017. № 7–8).

Это уже второй случай, что знакомые проводят эти месяцы в Швейцарии. Но я ничуть не жалуюсь. Место, где я живу, – прекрасно. И это моя собственная вина и причуда, что я так прирос к нему и никуда не хочу уезжать. Этому противостоит официальное желание, чтобы я объехал разные новые стройки (на Волге или в Баку) с тем, чтобы написать о них, – и это неожиданное и угрожающее в своей настойчивости желание, которому я сопротивляюсь из‐за неприятностей с ногой и предписываемой ими осторожности. Завидую Вашей свободе передвижения в более широком и полном смысле слова (Б. Пастернак. Т. 10. С. 372).

В течение последнего года «Литературная газета» и различные литературные журналы выступают против меня с обвинениями, которые никак нельзя назвать товарищеской критикой. Десятки миллионов читателей получают искаженное представление о моей литературной, политической и моральной позиции.

Мне остается единственный выход – запросить Секретариат ЦК КПСС, могу ли я при таких обстоятельствах продолжать литературную работу и могу ли я вести общественную деятельность, поскольку меня порочат не только как художника, но и как гражданина (И. Эренбург. «На цоколе историй…». С. 449, 450).

Фельтринелли, узнав об этом, прилетел в Гаагу, потребовал остановить печать и вклеить титульный лист с его именем – «Г. Фельтринелли. Милан». Тираж был отпечатан 24 августа по невычитанному тексту и со множеством опечаток (Е. Пастернак // Знамя. 2008. № 12. С. 141)

Мы, изд. Mouton & Co. Publisher, Inc., 5, Herderstraat, The Hague, Holland, заявляем, что лишь благодаря досадному недоразумению мы участвовали по доброй воле в печатании тиражом около 1160 экз. на русском языке книги «Доктор Живаго» русского автора Бориса Пастернака. Это издание вышло в Гааге летом 1958 года, и при этом мы доводим до сведения, что итальянский издатель Фельтринелли в Милане не давал авторизации этой публикации, а также обозначения своего имени на фронтисписе этой книги, и утверждаем, что мы никогда не были намерены посягать на какие-либо права Giangiacomo Feltrinelli Editore, имеющего адрес 6, via Andegari, Milan, Italy, на «Доктора Живаго» Бориса Пастернака, который впервые в мире был издан в Милане, в ноябре 1957 года как следствие законного издательского договора, соответственно защищенного в соответствии с the International Copyrigts Agreement (Там же. С. 141–142).