Прими от меня и сию книжечку в дар тебе, именем твоего же тезоименита печатленную. Если имя Михаилово принял, прими и сердце его, воспевая из книги царственной песнь оную: «Сердце мое твоим, твое же есть моим». В то время, о Михаил, сущий ты друг хранителю твоему Михаилу, единосердечно восклицая: «Кто как Бог?»

Я сию книжечку начал в Бурлýках, кончил в Бабаях. Не орю же, не сею, не куплю делаю, не воинствую, отвергаю же всякую житейскую печаль. Что же делаю? что: «Всегда благословляя Господа, пою воскресение его!»

Се моя дежа и надежда! Что же есть воскресение? Воскресение есть вся земля Израилева. Прямо сказать, весь библейный мирик, новая и древняя Ева. В сей землице спал Иаков с покоем. Как же не с покоем? Сам камень был ему вместо подушки. Самая жесткость была ему мягкостию там, где по нем Самсон нашел соты. Ей говорю! Обрел и я. Там и сам я покоюсь, наслаждаюсь, веселюсь. Пою с Мароном: «Deus nobis haec otia fecit» – «Бог нам сие празднество даровал».

Паче же пою с моим Давидом: «Я уснул, и спал, и восстал». И с моим Исаиею: «Покой нам дал Бог на горе сей». Не знаю, что то разумеет Плутарх через свою Надежду (нарицаемую у него) Пиндарскую. Он ее творит доилицею старцам. Сие же знаю воистину, как старцы оные Соломоновы: «Венец хвалы, старость…» и проч. – кормятся, сосущие сосцы двоих матерей и безневестных невест – праматери Евы и матери Мариам, как есть писано: «Сосали мед из камня» и «там дам тебе сосцы мои». Скажешь, почто же не все в сей земельке наслаждаются, но алчут, ропщут и клянут ее?

Ответ. Того ради, как сия земличка имеет две части – дольнюю и горнюю, здешнюю и тамошнюю, проклятую и благословенную, бесовскую и Господню, как два сосца и два источника. «Изошел Иаков от источника клятвенного». Внял ли ты? «И пошел в Харрань». Внял ли ты? «И обрел место». Внял ли? «И спал там». Внял ли ты? Если бы равные места, не искал бы второго и не шел бы отсюда. Не всуе и Исайя: «Не только, – говорит, – в земле сей, но на горе ее». Там! Скажи, кто же благую часть избирает?

Ответ. Сего же ради сия книжечка извлекает на поднебесное зрелище два сердца: ангельское и сатанинское, борющиеся между собою. Сии два царства в каждом человеке ведут вечную борьбу. Когда же чистое сердце одолело злобную бездну, тогда врата ада сокрушаются. Освобождаются пленники. Открывается путь на оную воскресшую из бездн гору: «Кто взойдет на гору Господню?» Какая же сласть и утеха на горе той? Возвести нам, о Исайя! «Покой даст Бог на горе сей». О довольно! Еще что-то? «Изопьют-де вино. Изопьют радость на горе сей». О, предовольно! «Помажутся-де миром на горе сей». О, предовольно, довольно! Се где наш Иаков покоился! «И спал там». Спал в Харране, во граде любви спал. «Там дам тебе сосцы мои».

Видишь ли, возлюбленный Михаил, се где покоится друг твой! Старец Варсава Даниил Мейнгард.

Июня 19, 1788 года.

Главизна творения

Возлетев нетопырьскими крыльями Сатана из преисподних в горнее, остановился на пределах атмосферы[208]. Узрев же ночным оком лучезарный оный дом: «Премудрость создала себе дом и утвердила пирамид[209]семь», адским рыком, аки громом, возревел так: «К чему сей дом сотворен?»

На сей трус бурен сребровидными со златым междорамием крыльями, как орел на лов, ниспускаясь, Михаил возопил: «О враг Божий! Почто ты здесь? И что тебе здесь? Древле отрыгнул ты предо мною хулу на Моисеево тело»[210]. Ныне тот же яд изблеваешь на дом Божий. Кто как Бог? И что доброе и столь прекрасное, как дом его? Да запретит тебе Господь мой, ему же предстою днесь!..

Сатана. Не подобает небесных воинств архистратигу[211] быть сварливому, но тихому, кроткому и…

Михаил. О змий! Умягчил ты слова твои паче елея, и они суть стрелы. Не твое есть разуметь, что благовременный гнев есть то любовь Божия, а что безвременная милость есть то твое сердце.

Сатана. Се странную песнь воспел ты!

Михаил. Странное же новое и преславное воспевают небесные силы во граде Божием. Сия есть истина.

Сатана[212]. Силы же преисподние что ли поют?

Михаил. Силы твои поют подлое, мирское, мерзкое. Сказать же Петровым в «Деяниях» словом (commune, ϰοινóν, coenum) – просто сказать грязь рыночную и обвившую иезекиилевский оный оприснок мотылу[213].

Сатана. Ха-ха-хе! Странное поют силы небесные…

Михаил. О ругатель! К чему сей песий смех твой? Не таится же предо мною лукавство твое. Нарицая странною, тайно клевещешь небесную славу и догматы ее, воздавая ей мнимое тобою неблаголепие и непреподобие, просто сказать, вздор.

Сатана. Ныне же, не обынуясь, провещал ты причину, чего ради преисподнее жительство в тысячу крат многолюднее паче вашего небесного?

Михаил. И лжешь, и темноречишь. Открой, если можешь, откровеннее сердца твоего бездну.