Генрих, правда, не объяснял, как такому невежественному мальчишке из самой обыкновенной бедной семьи удалось обмануть величайших правителей христианского мира — герцогиню Бургундскую, императора Священной Римской империи, короля Франции, короля Шотландии; каким образом он охмурил весь королевский двор Португалии; как обвел вокруг пальца испанских правителей. Это просто случилось — так в волшебных сказках девочка-гусыня на самом деле оказывается принцессой или вдруг выясняется, что девушка, которая не могла уснуть и на двадцати пуховых перинах, когда под них подложили одну-единственную горошину, на самом деле тоже принцесса. Не совсем, правда, было понятно, как этот вульгарный, необразованный простолюдин, сын пьяницы и глуповатой домохозяйки, сумел настолько очаровать самых богатых, самых культурных и образованных людей христианского мира, что они готовы были в любую минуту предоставить ему и свое войско, и свое богатство. И где он выучился всем этим языкам, в том числе и латыни? И кто научил его читать и писать, кто привил ему столь элегантный стиль и изящный почерк? Кто научил его охотиться с соколами и без, участвовать в турнирах и чудесно танцевать, вызывая всеобщее восхищение? Отчего этим парнишкой, выросшим на окраине Турне, все любуются и называют его настоящим принцем? Из повествования Генриха невозможно было понять, где он научился и улыбаться по-королевски, и выражать соболезнования в столь изящной форме, — хотя как раз это и должно было бы в первую очередь удивить любого. В общем, это была просто волшебная сказка: обыкновенный мальчишка-бедняк надел красивую шелковую рубашку, и всем сразу стало казаться, что он королевской крови.

Как написал мне мой сводный брат: пусть так всем и кажется.

От Генриха за все это время, столь богатое на события, я получила только одно личное письмо. У него явно не нашлось времени лишний раз черкнуть мне пару строк; он писал и переписывал историю жизни «этого мальчишки», то и дело меняя его имена — Джон Перкин, Пьер Осбек, Питер Уорбойз, — и превращая его из бедняка в принца, а затем снова в бедняка.

«Я посылаю к тебе его жену, сделай ее одной из своих фрейлин, — писал мне Генрих, зная, что нет никакой необходимости объяснять, чью жену он ко мне посылает. Думаю, тебя поразит ее красота и элегантность. Буду очень тебе признателен, если ты окажешь ей теплый прием и постараешься ее утешить, ибо ее обманом вовлекли в эту жестокую игру».

Прочитав письмо, я тут же передала его матери Генриха, которая уже стояла рядом с протянутой рукой, нетерпеливо ожидая своей очереди. Да уж, женщину, ставшую женой «этого мальчишки», обманули весьма жестоко! Ее муж был хорош собой и носил шелковые рубашки, отлично скроенные и сшитые, и она не сумела разглядеть, что под этими шелками скрывается самый обыкновенный бедняк, которому с удивительной легкостью удалось заморочить ей голову. Видя в нем всего лишь красивого и богатого юношу в красивой одежде, она решила, что он действительно настоящий принц, и вышла за него замуж.

Я сидела в своих покоях и ждала ту, кого король приказал называть леди Кэтрин Хантли. Имени и фамилии ее мужа никто не должен был даже произносить, хотя я подозревала, что никто толком и не знает, какова эта фамилия — то ли Перкин, то ли Осбек, то ли Уорбойз.

— Леди Кэтрин следует считать женщиной незамужней, — объявила моим фрейлинам королева-мать. — Я полагаю, ее брак вскоре будет аннулирован.

— На каком основании? — спросила я.

— Обман, — кратко ответила она.

— И кто же ее обманул? — с некоторым сомнением снова спросила я.

— Но это же очевидно! — возмутилась миледи.

— Если это так очевидно, то почему речь идет об обмане? — буркнула себе под нос Мэгги.

— А где ее малолетний сын? — спросила я.

— Ребенок будет жить с няней вдали от королевского двора, — отрезала миледи. — Нам о нем даже упоминать не следует.

— Говорят, леди Кэтрин очень красива, — заметила моя сестра Сесили сладким, как итальянская пудра, тоном.

Я улыбнулась ей, но постаралась сохранить на лице маску полнейшего равнодушия. Я прекрасно понимала: если я хочу спасти свой трон, свою свободу и жизнь того малыша, отцом которого является «этот мальчишка», называющий себя моим братом, мне еще многое придется вытерпеть, в том числе и появление у нас леди Кэтрин, прекрасной «незамужней» принцессы.

Я услышала за дверями шум охраны, быстрый обмен паролями, затем дверь распахнулась, и один из стражников проревел: «Леди Кэтрин Хантли!», словно опасаясь, что кто-то его опередит и вместо этого объявит: «Королева Англии Екатерина!»

Я осталась сидеть, но королева-мать встала, чем очень удивила меня, да и мои фрейлины склонились в таком низком реверансе, словно приветствовали наследницу королевского престола.

Когда молодая женщина вошла, я сразу обратила внимание на то, что она вся в черном, точно вдова; впрочем, ее плащ и платье и сшиты были прекрасно, и сидели на ней идеально. Кто бы мог подумать, что в Эксетере есть столь искусные портные? Платье на ней было из черного атласа с отделкой из роскошного черного бархата; на голове черная шляпа, на руке черный дорожный плащ; руки скрыты под черными кожаными перчатками с чудесной вышивкой. Темные глаза леди Кэтрин были окружены глубокой тенью и выглядели как бы несколько запавшими — особенно по контрасту с бледностью лица; ее белоснежная, абсолютно чистая кожа напоминала образцы самого лучшего, прекрасно обработанного мрамора. Это, безусловно, была очень красивая и очень молодая женщина, чуть старше двадцати. Она склонилась передо мной в низком реверансе, но я успела заметить, как внимательно и жадно она вглядывалась в мое лицо — казалось, она искала в нем сходство с лицом ее мужа. Я подала ей руку, встала с кресла и расцеловала ее в обе холодные щеки в полном соответствии с дворцовым этикетом: все-таки она была родственницей короля Шотландии, за кого бы она там замуж ни вышла и какого бы сорта шелковую рубашку этот человек ни носил. Взяв ее за руку, я сразу почувствовала, что она вся дрожит и все продолжает осторожно и вместе с тем пытливо на меня посматривать, словно пытаясь прочесть мои мысли и понять, каково мое место в том бесконечном маскараде, в который превратилась с некоторого времени ее жизнь.

— Мы рады приветствовать вас, леди Кэтрин. Добро пожаловать во дворец Шин, — сказала миледи. Ей не требовалось читать чужие мысли. Она просто делала то, о чем попросил ее сын, — была приветлива с леди Кэтрин и смотрела на нее с такой добротой, что даже самый гостеприимный человек мог бы удивиться: с чего это все мы так суетимся вокруг опозоренной жены нашего поверженного врага?

Леди Кэтрин снова склонилась в реверансе, затем выпрямилась и посмотрела на меня, словно ожидая, что теперь я буду ее допрашивать, но я сказала лишь:

— Вы, должно быть, очень устали?

— Нет, его милость король проявил ко мне необычайную доброту и снисходительность, — сказала она нежным и тихим голосом с очаровательной напевностью, но с таким сильным шотландским акцентом, что мне пришлось напрячься, чтобы ее понять, — мы несколько раз отдыхали в пути, да и лошади у меня были очень хорошие.