— Они в Мон-Сен-Мишель, — бросил Генрих.

Миледи что-то коротко и раздраженно воскликнула; видно, ее раздражала даже мысль о том, что «этот мальчишка» и его сын как бы вплетают себя в историю об Артуре, в ту самую историю, которую она изо всех сил старалась «приспособить» к нашему сыну и своему внуку.

Клерки один за другим подавали королю готовые письма, капали расплавленным воском, и Генрих запечатывал послания своим перстнем с печатью, а затем ставил свою колючую подпись — два росчерка пера, вверх и вниз: HR, Henricus Rex, король Генрих. И я тут же вспомнила воззвание, подписанное RR, Ricardus Rex, король Ричард. Значит, снова два соперника претендуют на трон, и ради этого их войска вытаптывают земли Англии; значит, снова в стране яростно соперничают друг с другом две королевских семьи, и на этот раз я попала меж ними, как между жерновами.

Мы остались ждать в замке. Генрих так и не смог заставить себя выехать на соколиную охоту, но меня чуть позже отослал туда, чтобы я пообедала вместе с охотниками в шатрах, поставленных прямо в лесу. Мне предстояло в очередной раз сыграть роль королевы, уверенной в том, что все хорошо и спокойно. Я взяла с собой детей, которые с радостью взгромоздились на своих пони; Артур гордо ехал рядом со мной на своем гунтере. Когда кто-то из лордов во время обеда спросил, приедет ли король, я сказала, что приедет, но немного погодя, ибо его задержали дела, хотя и не такие уж важные.

Очень сомневаюсь, что хоть кто-нибудь мне поверил. Весь двор уже знал о высадке на английский берег войска «этого мальчишки», и почти наверняка кое-кто уже обдумывал, не перейти ли, пока не поздно, на сторону претендента. А кое у кого, возможно, уже лежало в кармане его письмо о готовящемся наступлении на Лондон.

— Я вот ни капли его не боюсь, — сказал вдруг Артур, словно подслушав тайные мысли придворных. — Нет, ни капельки. А ты?

Я сделала честное лицо и постаралась искренне, с улыбкой воскликнуть:

— И я его совсем не боюсь! Чего нам его бояться?

Но когда я вернулась во дворец, то узнала, что от Куртенэ уже получено отчаянное письмо. Мятежники повалили ворота Эксетера и вломились в город. Сам Куртенэ был ранен и, увидев, что в стене пробита огромная брешь, поспешил заключить с мятежниками перемирие. Те, впрочем, вели себя довольно сдержанно; никаких грабежей себе не позволяли и, надо отдать им должное, даже в тюрьму его не заключили, оставив на свободе. В ответ ему пришлось разрешить им двигаться дальше по Большой Западной Дороге к Лондону и пообещать, что преследовать их он не будет.

— Значит, он позволил им пройти? И теперь они идут на Лондон? — не веря собственным ушам, переспросила я. — Куртенэ позволил им идти на Лондон? И обещал их не преследовать?

— Обещал, но ему придется нарушить свое слово, — сказал Генрих. — Я прикажу ему это сделать. Слово, данное мятежникам, держать не обязательно. Я велю ему немедленно начать их преследование и ни в коем случае не позволять им отыскать путь к отступлению. Затем лорд Добни ударит с севера, а лорд Уиллоуби де Броук атакует с запада, и мы сокрушим их!

— Но ведь Куртенэ дал слово, — неуверенно сказала я. — Он им обещал…

Лицо Генриха потемнело от гнева.

— Ни одно обещание, данное этому мальчишке, он выполнять не обязан!

Слуги принесли королю шляпу, перчатки, сапоги для верховой езды и плащ. Затем один из них поспешил на конюшню — сказать, чтоб готовили лошадей. Гвардейцы уже строились во дворе; специального человека отправили собирать все ружья и пушки, имевшиеся в Лондоне.

— Ты едешь в расположение армии? — спросила я.

— Я отправляюсь навстречу армии Добни, — сказал Генрих. — Таким образом, наше численное превосходство будет три к одному. С такой армией я наверняка одержу над ним верх!

У меня перехватило дыхание.

— И ты отправляешься прямо сейчас?

Он кивнул, поцеловал меня холодными губами, словно по обязанности, и я отчетливо почувствовала запах его страха.

— Надеюсь, победа будет за нами, — сказал он, — хотя, разумеется, и не могу быть до конца в этом уверен.

— И как ты поступишь в случае победы? — спросила я. Я не осмелилась выспрашивать, какие планы мой муж вынашивает насчет «этого мальчишки».

— Я казню всех, кто поднял на меня руку, — мрачно заявил он. — И на этот раз не проявлю ни капли милосердия. Я также наложу тяжелейшие штрафы на всех, кто позволил врагу пройти и не предпринял попыток его остановить. Боюсь, правда, что после этого ни в Корнуолле, ни в Девоне не останется никого, кроме мертвецов и должников.

— А что ты сделаешь… с ним? — тихо спросила я.

— Я велю привезти его в Лондон, заковав в цепи, — сказал Генрих. — Все должны увидеть, что он — никто. Я заставлю его валяться в грязи! Пусть все наконец поймут, что он — самый обыкновенный самонадеянный мальчишка! А потом я прикажу его убить.

Он посмотрел в мое побелевшее лицо.

— Тебе придется с ним повидаться, — с горечью сказал он, словно именно я была во всем этом виновата. — Мне нужно, чтобы ты внимательно на него посмотрела — внимательно изучила его лицо! — а потом сказала, что это не принц Ричард. И лучше бы ты заранее позаботилась о том, чтобы ни одним словом, ни одним взглядом, ни одним вздохом не выдать себя, если все-таки случайно узнаешь в нем брата. На кого бы он ни был похож, что бы он ни говорил, какую бы чушь ни плел в суде — в любом случае тебе лучше воспринимать его как совершеннейшего незнакомца, а если кто-то тебя спросит о нем, отвечать, что ты его не знаешь.

В этот момент я думала о своем младшем братишке, любимце матери. Вспоминала, как он разглядывал картинки в книжке, сидя у меня на коленях, как бегал по двору нашего замка Шин, размахивая маленьким деревянным мечом, и отчетливо понимала: если я узнаю его веселую улыбку и ласковый взгляд светлых ореховых глаз, то не смогу притвориться, не смогу не потянуться к нему.

— Ты от него откажешься, — ровным тоном продолжал Генрих. — Или я откажусь от тебя. Если ты хоть одним словом, даже сказав его шепотом, даже произнеся всего лишь первую букву имени, дашь кому-то понять — кому угодно, любому! — что ты узнала в этом самозванце, в этом простолюдине, в этом обманщике своего брата, я навсегда отлучу тебя от двора, и ты всю оставшуюся жизнь проведешь в Бермондсейском аббатстве, где закончила свои дни твоя мать. Ты будешь не только опозорена, но и никогда больше не увидишь своих детей. А я постараюсь внушить им — побеседовав с каждым в отдельности! — что их мать была шлюхой и ведьмой, такой же, как ее мать и бабка.

Я повернулась к мужу лицом, тыльной стороной ладони стерла со щеки его поцелуй и ледяным тоном сказала:

— Можешь не угрожать мне. И, пожалуйста, избавь меня от оскорблений. Я и без этого прекрасно знаю, в чем состоит мой долг, к чему меня обязывает мое положение и положение моего сына, принца Уэльского. Я не собираюсь лишать своего сына законного наследства. Я поступлю так, как считаю нужным. Но учти: тебя я не боюсь и никогда не боялась! И Тюдорам я стану служить только ради моего сына — не ради тебя. Не опасаясь твоих угроз. Только ради моего Артура, истинного короля Англии!