Мало того что наказание за какое-либо преступление, как общее правило, было равным для всех правонарушителей – низших и высших общественных категорий. Оно в некоторых случаях было – за то же самое преступление – более строгим, суровым для представителей привилегированных классов, людей более просвещенных. Это можно видеть, например, из санкций, устанавливавших кару за дезертирство, за неявку к исполнению воинской службы и самовольное ее оставление. Приведем по этому вопросу два указа Петра, написанные его собственной рукой. Первый из них характеризует все возраставшую тяжесть наказания дворян за уклонение от явок на смотры; другой, наоборот, указывает на смягчение тяжести кар за дезертирство рядовых, рекрутируемых из крестьян.

11 января 1722 года, готовясь к походу в Персию, Петр повторил один из своих указов, призывающих шляхетство и отставных офицеров к явке на обычный дворянский смотр, причем установил более суровую кару за уклонение от явки, чем в предыдущих сепаратном указе и общем законе: «А ежели кто из оных до того срока и на тот срок приезда своего не запишет и на смотре не явится, и таковые будут шельмованы и с добрыми людьми ни в какое дело причтены быть не могут». Кроме того, нетчики объявлялись вне закона. Петр собственной рукой установил в указе: «И ежели кто таковых ограбит, ранит, что у них отымет или и до смерти убъет, и у таковых челобитье не принимать и суда им не давать, а движимое и недвижимое их имения отписаны будут на нас бесповоротно»[1280]. Если сравнить этот указ с подобным же указом от 26 сентября 1714 года, по которому устанавливалась только конфискация «пожитков и деревень»[1281], а также с главой LIII Генерального регламента, по которой положена была ответственность за убийство ошельмованного – «разве до смерти кто его убъет, то яко убийца судитися будет», – то станет очевидным нарастание в законодательстве Петра суровости наказаний дворян за неявку их на смотр. По указу от 11 января 1722 года даже этой последней меры – защиты жизни дворянина-дезертира – законодатель ему не предоставил.

Совсем другое отношение проявляет законодатель к дезертиру-рядовому. Если сравнить две редакции статьи Воинского устава, пункта 95 Артикулов воинских, – 1716 и 1719 годов, то по последней редакции наказание окажется значительно смягченным. Именно: за побег из гарнизона, обоза, похода сначала было установлено для рекрутов – беглецы «повешены быть достойны суть»; за то же преступление по тому же Воинскому уставу в издании 1719 года[1282] было положено смягченное наказание, исключавшее смертную казнь и, кроме того, подразумевавшее [ту или иную] степень строгости санкций в зависимости от обстоятельств.

Это изменение тяжести наказания явилось следствием собственноручно написанного Петром указа от 23 ноября 1717 года[1283]. В указе приведена и мотивировка столь значительного и скорого изменения статьи 95 Артикулов воинских: «Дополнение в Воинской устав. Положено в пункте (имрек) весь гвар[низон] и сие взято с прикладу иных государств, где люди наемные служат, а не указом берут, того ради сей пункт переменяется по сему». Далее законодатель дает две формулы статьи: если рекрут побежит в первый раз [и] до [истечения] года [службы], то шпицрутены; если во второй раз или после года службы, то «вместо смерти бить кнутом и, вырезав ноздри перед полком, сослать в вечную работу на галеры». Кроме того, даже при побеге солдата с поля битвы законодатель далек от огульного применения к нему смертной казни – он отличает труса от человека «несмелого и боязливого». И если к первому он суров и неумолим, то по отношению ко второму готов найти смягчающие обстоятельства: «По изобретению дела и состоянию особ, по благоизобретению суда пощажены бывают»[1284]. Одни из основных требований Петра: «Боят[ь]ся пушек – не иттить в солдаты» и «Кому деньги дороже чести, оставь службу»[1285] – при наборе рекрутов по указу, последние не всегда могли выполнить. Основной же признак «годности» офицера-дворянина (ибо всякий обер-офицер уже дворянин) – небоязнь пушек и чувство чести; военная власть вправе требовать и того и другого от каждого дворянина всегда и безусловно. Этим и объясняется бóльшая суровость наказаний, налагаемых законами Петра на дворян;

б) изучая роды и виды уголовных наказаний по законодательству Петра I и отмечая усиление тяжести уголовных его кар введением, например, квалифицированной смертной казни, некоторых видов телесных наказаний, шпицрутенов, «кошек» и т. п., исследователь не может не отметить, что эта суровая тяжесть, «жесточь» вновь введенных наказаний заимствована русским законодательством из западноевропейских военных и военно-морских законодательных актов, кодексов датского, австрийского, шведского, прусского и французского. Это обстоятельство, конечно, нисколько не оправдывает русского законодателя, но, во всяком случае, свидетельствует, что русские законы не были более суровы, «жестоки», чем принятые в уголовных кодексах передовых в то время государств Запада. Рассмотренное нами смягчение карательной меры за дезертирство в Воинском уставе Петра I, заимствованной из европейских кодексов, было не единственным. В одной из предыдущих глав нашего исследования, при изучении вопроса об обсуждении законопроекта, мы указали примеры таких смягчений, особенно в законах, охранявших моральные устои тогдашнего общества, например в установлении санкций за прелюбодеяние, за осквернение отрока, за насилие над женщиной, за кровосмешение со скотом, с неразумной тварью и т. п.;

в) наконец, следует отметить еще одну черту, являющуюся типичной для многих законов Петра, и не только уголовных, – это обязательность в них санкций за нарушение устанавливаемой нормы. Законодатель исходил из знания реальной действительности и, учитывая возможное неисполнение закона, стремился воздействовать на волю будущего правонарушителя, поэтому сопровождал издаваемый закон точно формулированным определением наказания за неисполнение. Он предпочитал предупредить возможное преступление своевременным напоминанием о неизбежной ответственности за нарушение нормы, нежели настигать и карать правонарушителя уже после совершенного им преступления. Поэтому Петр в важнейших своих законах под каждой главой неизменно собственной рукой подписывал соответствующее наказание. В виде примера достаточно привести добавления, сделанные Петром в законопроекте Генерального регламента в одиннадцатой – Л – редакции[1286], чтобы видеть, что этот законодательный прием является одним из характерных в его правотворчестве. Он настойчиво и неизменно требовал, чтобы наложенное по закону наказание не таилось где-либо под общей формулировкой и не скрывалось под ссылкой на какую-либо отдаленную статью кодекса. Будучи человеком искренним, презиравшим лицемерие, он со свойственной ему грубоватой простотой испещрял законодательный текст целым рядом статей с описанием самых разнообразных наказаний. Делалось это, прежде всего, в целях воздействия на разум и волю тех, кого имел в виду закон, а кроме того, для устранения оправданий [со стороны] преступника ссылкой на незнание закона. Такого правила Петр придерживался при выработке не только крупных законов, но и обычных своих инструкций и наказов. Вот, например, характерная для него резолюция при утверждении инструкции для Морской академии в Петербурге, от 1 октября 1715 года: «В протчем быть так, только надлежит написать под всяким пунктом наказание по обычаю академийскому»[1287]. Благодаря этому «обычаю академийскому», распространенному Петром на все его правотворчество, оно и производит впечатление сурового законодательства.