а потому мы не имеем право предаваться полному отчаянию. Мы должны оставить ей в наследство надежду.

Лис возник в начале лета. Я застал его в своём дворе, где он, поджидая меня, принялся чинить расшатанный садовый стол. Мы встретились как старые друзья, и я был несказанно рад, что он лишён всякой церемонности и может вот так, внезапно, явиться и жить у меня. Лис привёз несколько полезных вещей, включая хороший индикатор радиоактивности, найденный им в одном из заброшенных «чезаровских» зданий. Он рассказал мне, как правильно пользоваться такими приборами.

После событий прошлого лета, когда мы расстались возле дома Кэрол, он некоторое время провёл на Кавказе: не самое очевидное место, чтобы скрываться от военных комендантов, но вполне подходящее для бродяги. Два месяца он жил в горных аулах, а к зиме вернулся в Челябинск. Институт он забросил и теперь слонялся по области. Несколько раз он был на острове Моськин у Рониса и передавал от него привет: позже, в августе, я тоже съездил к нему. В марте Лис отправился в ещё одно паломничество, зайдя в Казахстан с юга, от берегов Каспия, и прошагав за месяц около пятисот километров по тылам казахской армии. Трижды его ловили и отпускали. Я по себе знал, что Лис обладает гипнотическим талантом убеждать людей в своей безвредности, что спасало его от плена, а возможно, и расстрела.

— И зачем так рисковать? — спросил я, когда мы напились настойки кипрея рассветного, которую Тогжан передал якобы специально для меня.

Лис пожал плечами:

— Не знаю. Очень тянуло туда. До этого я был теоретиком, я просто верил, что никакой Орды нет. Теперь я это знаю.

Ему повезло, что ядерные удары застали его в уже Грузии, когда он добирался на попутках в Россию. Он мог не возвращаться на Урал, но его болезненная страсть ко всякой мертвечине не оставила выбора. Уже в мае он был здесь, открывая для себя новые горизонты сталкерства. За месяц он побывал вблизи нескольких эпицентров взрывов, коллекционируя их, как альпинист горные пики.

О моём ските Лис узнал от Вадима, в доме которого провёл несколько дней. Они здорово поладили, и почему-то именно там Лис ощущал себя на своём месте, словно возвращался к родным людям. Он даже подумывал купить в Катав-Ивановске один из домов по соседству с Вадимом, благо отдавали их теперь почти бесплатно.

Мы долго не решались заговорить о Кэрол. Мы перебрали всех общих знакомых, включая Верещагина, отбывающего срок за нападение на офицера, но эти ламинарные темы обтекали Кэрол так, словно её не существовало. Я был уверен, что Лис сам заговорит о ней рано или поздно, но он то ли из деликатности, то ли по лисьему равнодушию не вспоминал о своей подруге.

На пятый день я сидел на крыльце и наслаждался первым по-настоящему тёплым июньским вечером. Весна была затяжной, и первые дни лета оказались фальшивкой. Потом, сплюнув на нас несколько штормовых ливней, лето вдруг подобрело, словно огромный кот прижал нас своим пушистым пузом. Я грелся в оранжевом закате, когда Лис вышел из бани и сказал, что утром уезжает. Он добрался до меня на украденном мотоцикле и все дни что-то в нём ремонтировал. Сейчас он был доволен результатом.

Меня вдруг охватило волнение, что он уедет, а я из мальчишеского упрямства так и не спрошу о Кэрол. В самом стремлении избегать этой темы было что-то ненормальное, почти признательное.

В конце концов, она наша общая знакомая, как Верещагин, как её бешеная подруга Маринка, как Илья из Магнитки. Но, даже понимая это, я не сразу нашёл слова, будто в моём интересе есть что-то преступное.

— А Кэрол? — спросил я, чувствуя, как позорно сипит мой голос. — Видел её?

Лис сел рядом со мной, красный, как гипертоник. Он выдержал издевательскую паузу, словно подчёркивая постыдность моего вопроса, неторопливо обтёр шею (мне хотелось ему врезать) и сказал:

— Она как-то спрашивала о тебе.

После его приезда я попросил Лиса перейти на ты.

— Это ещё прошлым летом было, — добавил он. — А ты не видел её?

— Нет, откуда? Я в Челябинске почти не бываю. Заходил один раз, не застал… Она не пострадала от взрывов?

Он помотал головой.

— Её здесь не было. Она ещё прошлой осенью уехала.

— Куда?

— Точно не знаю, в Армению по-моему. У неё испортились отношения с отцом, думаю, в этом всё дело. Она к нему всегда была привязана, а после смерти матери особенно. Но они разошлись во взглядах, поругались. Он назвал её изменницей, анти-патриотом, американисткой. Для неё это слишком. Она сбежала с каким-то парнем, но я его даже не знаю. У них там вроде любовь.

— Ясно, — кивнул я. — Будем надеяться, у неё всё хорошо: до Армении взрывы не дошли. А отец её жив-здоров, не знаешь?

— Жив. Я заезжал к нему весной, думал застать Кэрол. Она ему пишет, что всё хорошо, а откуда пишет, он даже не в курсе. Постарел сильно. А сейчас, наверное, ещё и без работы сидит.

Мы смотрели на закат. Зубастые ели почернел и всё сильнее впивались в небо, пуская ему кровь, которая разливалась над лесом малиновым пятном. Солнце походило на шаровую молнию, окутанную зигзагами дымки. Зелень в саду агонически светилась, разбрызгивая вокруг оранжевую пудру. В оскале разбитого стекла дома напротив разгорелся ослепительный пожар — последняя попытка солнца заявить о себе. Ещё несколько минут, и мир потухнет, превратится в чёрно-белое кино, в истлевшую бумагу. Я наблюдаю эту маленькую смерть каждый вечер.

— Зря ты так с ней… — проговорил вдруг Лис. — Не надо было бросать её тогда. Она бы тебя не предала.

Я выставил на крыльцо две кружки и разлил остатки вчерашнего вина — хорошего испанского вина, которое я добыл, мародёрствуя в окрестностях Юрюзани. Вообще-то я искал детали для машины, вскрывая гаражи, и в углу одного из них наткнулся на коробку с бутылками: думаю, её готовили к празднованию юбилея, который отметили где-то в другом месте или не отметили вообще.

Выпив до дна, я отёр губы и сказал:

— Посмотри на это, Лис, — я ткнул пальцем в перекошенную дверь дома, на которой краска