Она надела халат, перчатки и вязаную шапочку. Затем, борясь с подступающей тошнотой, медленно выбралась из кровати.

Мара взяла ее под руку и помогла держаться ровно, на несколько минут поменявшись с Кейт ролями и словно бы став ее мамой. Мара проводила мать в гостиную, где, несмотря на жаркий день, горел в камине огонь. Лукас и Уильям, все еще в пижамках, сидели напротив камина на диване.

— Привет, мамочка, — сказали они одновременно и улыбнулись, сверкая дырами на месте выпавших молочных зубов.

Мара посадила Кейт рядом с мальчиками, закутала ей ноги халатом, а потом села сама с другой стороны от нее.

Кейт улыбнулась:

— Совсем как в тех пьесах, которые ты так любила ставить, когда была маленькой.

Мара кивнула, но посмотрела на мать без улыбки.

— Когда-то очень давно ты подарила мне одну книжку, — произнесла она дрогнувшим голосом.

— Я дарила тебе много разных книг.

— Но в тот день ты сказала, что если когда-нибудь мне станет грустно или я не буду знать, что делать дальше…

Кейт вдруг захотелось отстраниться, спрятаться, исчезнуть, но она была плотно зажата детьми с обеих сторон.

— Да, — только и смогла произнести она.

— За последние несколько недель я много раз пыталась читать эту книгу. Но не могла.

— Ну, ничего страшного, может быть, потом…

— И я поняла почему. Эта книга нужна нам всем, а не только мне. — Мара протянула руку и взяла с тумбочки «Хоббита» в мягкой обложке — книгу, подаренную ей когда-то Кейт. Каким же далеким казался сейчас Кейт тот день, когда она подарила дочери свою любимую книгу, — словно передала по наследству. Вечность назад и мгновение назад.

— Ииии! — восторженно запищал Уильям. — Мара нам почитает.

— Заткнись! — Лукас толкнул брата локтем в бок.

Кейт обняла сыновей, глядя в серьезное красивое лицо своей дочери.

— Что ж, хорошо.

Мара откинулась на спинку дивана, подвинулась поближе к матери и открыла книгу. Голос ее чуть-чуть дрожал только в самом начале.

— «В норе под землей жил-был хоббит».

Август закончился слишком быстро, уступив место ленивому сентябрю. Кейт старалась проживать со смыслом каждую секунду каждого дня, но даже при ее позитивном настрое нельзя было спрятаться от жестокой правды: она угасала. Кейт крепче сжала руку Джонни и сконцентрировалась на ходьбе. Одна подгибающаяся нога перед другой, следить за дыханием. Она устала от того, что ее возили кругом в инвалидном кресле или носили, точно ребенка, но ходить становилось все тяжелее и тяжелее. И еще ее мучили головные боли — пронзительные, сбивающие с ног, а иногда даже мешающие узнавать людей и предметы.

— Тебе нужен кислород? — тихо спросил ее Джонни, чтобы не услышали дети.

— Звучит так, будто я Луи Армстронг, который участвует в «Тур-де-Франс». — Кейт попыталась улыбнуться. — Нет, спасибо.

Джонни помог жене устроиться на террасе в любимом кресле и закутал ее в плед.

— Ты уверена, что с тобой все будет в порядке, пока нас нет?

— Конечно. Маре обязательно надо на репетицию, а близнецы ни за что не захотят пропустить Детскую лигу. К тому же Талли будет дома с минуты на минуту.

Джонни рассмеялся:

— Сомневаюсь. Я мог бы спродюсировать документальный фильм за то время, которое требуется нашей Талли, чтобы купить продукты к обеду.

Кейт улыбнулась:

— Ей приходится заново осваивать эту кухню, ведь всю жизнь она занималась другой.

После ухода Джонни дом за спиной Кейти погрузился в непривычную тишину. Она смотрела на мерцающие голубые воды залива и тиару города на противоположном берегу. Кейт вдруг вспомнила, как жила там, возле Сентрал-Маркет, юная девушка, делающая карьеру, в пиджаке с огромными подплечниками, с широким ремнем и в нескладных сапогах. Именно там она впервые увидела Джонни и влюбилась в него по уши. Она до сих пор помнит все их счастливые моменты — как Джонни поцеловал ее, впервые назвал «Кейти», сказал, что не хотел сделать ей больно.

Протянув руку к висевшей сбоку сумке, Кейт достала свой альбом. Чистые листы в нем уже заканчивались. Кейт описала все, что помнила, и это помогло ей так же, как — она очень на это надеялась — в один прекрасный день поможет ее детям. Кейт открыла страницу, на которой остановилась, и начала писать:

«Когда рассказываешь историю своей жизни, происходит одна странная вещь. Сначала пытаешься припомнить даты, события, имена. Думаешь, что она состоит из разнообразных фактов — твоя жизнь, — а тебе надо, внимательно вглядываясь в прошлое, постараться вспомнить все успехи и поражения, написать этакую хронику юности и зрелых лет. Но главное вовсе не это.

Любовь. Семья. То, над чем мы смеялись. Вот что вспоминается, когда все уже сказано и сделано. Я так много размышляла о жизни, что очень мало сделала и совсем не многого хотела. Думаю, мне можно простить мою глупость — я была молода. Я хочу, чтобы мои дети знали, как я горжусь ими и даже собой. Мы были всем, чего нам хочется в этой жизни — вы, папа и я. И у меня было все, чего мне хотелось.

Любовь.

Вот что мы вспоминаем прежде всего».

Кейти закрыла альбом. Больше ей нечего было сказать.

Талли вернулась из магазина, гордая собой. Она положила пакеты на кухне, разобрала купленные продукты, открыв банку пива, вышла наружу.

— Этот супермаркет — настоящие джунгли, Кейт, — пожаловалась она. — Я прошла весь первый ряд, а может, это был последний. Чувствовала себя так, словно я враг народа номер один — никогда еще мне столько не гудели в спину.

— У нас — неработающих мам — нет времени останавливаться надолго.

— Не представляю, как ты делала это столько лет. Я чувствую себя вымотанной уже в десять часов утра.

Кейт улыбнулась:

— Садись, Талли.

— Если я сейчас растянусь и притворюсь мертвой, мне дадут печенья?

Кейт протянула ей альбом:

— Тебе дадут вот это. Первой.

Талли вздохнула. В течение лета она видела, как Кейт пишет в альбоме, сначала легко и быстро, потом все реже и медленнее. В последние несколько недель она вообще все делала очень медленно.

Талли, внезапно ослабев, опустилась в кресло — почти что упала. Она уже знала, что прочитанное вызовет у нее слезы, но это будет необходимая плата за то, что очистится ее душа. Она сжала руку Кейт и наконец решилась открыть первую страницу.

Одно предложение сразу же бросилось ей в глаза:

«Когда я впервые увидела Талли Харт, то сразу подумала: „Вау! Вот это сиськи!“»

Талли рассмеялась и продолжила чтение — страницу за страницей.