— Хочу, чтобы ты помогла мне кое-что вспомнить, — сказала Кейт, ставя стаканчик на место. — Столько всего в моей жизни произошло на твоих глазах.

— Кажется, что вся жизнь. Боже, Кейти, какими же мы были еще маленькими, когда встретились.

— Мы и сейчас дети, — тихо произнесла Кейт.

Талли услышала в голосе подруги такую же грусть, которую ощущала в эту минуту она сама.

Последнее, о чем ей хотелось сейчас думать, это о том, как они еще молоды. Они годами подначивали друг друга, утверждая, как быстро стареют.

— И сколько ты уже написала?

— Около десяти страниц. — Когда Талли ничего не ответила, Кейт спросила: — Ты ведь не станешь требовать, чтобы я дала тебе почитать?

— Я не собираюсь вмешиваться.

— Не делай этого, Талли, — сказала Кейт.

— Чего именно?

— Не обращайся со мной так, будто я умираю. Я хочу, чтобы ты была собой. Только так и я смогу вспомнить, какая я на самом деле. Договорились?

— Хорошо, — серьезно ответила Талли. — Договорились.

Ей пришлось изобразить на лице улыбку. Что ж, без некоторой порции лжи в предстоящие дни им не обойтись.

— Как же ты можешь без меня обойтись! Я ведь была свидетелем всех важных событий твоей жизни. И у меня фотографическая память. Это дар! Так же, как умение накладывать косметику и делать «перья» в волосах.

Кейт рассмеялась:

— Вот теперь узнаю свою Талли.

Несмотря на то что Кейт принимала обезболивающие, дозировку которых можно было регулировать самостоятельно, покинуть больницу было довольно смелым решением. Прежде всего, дома было слишком много народу: ее родители, ее дети, ее муж, тетя и дядя, брат и Талли. К тому же Кейт пришлось вынести большие нагрузки: из кровати перебраться в инвалидное кресло, из кресла в машину, потом оказаться на руках у Джонни.

Он пронес ее через их уютный дом на острове, где пахло ароматическими свечами и едой. Именно такой запах стоял здесь все эти годы. Кейти могла определить по запаху, что вчера ее муж готовил спагетти. Значит, завтра наступит очередь такос. Два его любимых рецепта. Кейт прижалась щекой к его мягкому свитеру.

«А что он будет им готовить, когда меня не станет?»

От этих мыслей у Кейт закружилась голова. Да, пребывание дома будет наводить ее время от времени на такие вот печальные мысли, так же, как и общение с семьей. Странное дело, но сейчас Кейти казалось, что ей проще было бы провести свои последние дни в больнице, без напоминаний о прошлых счастливых днях, которые окружали ее в доме.

Но что проще, сейчас не имело значения. Гораздо важнее было время, проведенное с близкими.

Сейчас все они были в доме, и каждый, как солдат, выполнял свое задание. Мара повела мальчиков в их комнату и усадила смотреть телевизор. Мама готовила жаркое, папа, наверное, косил лужайку. Оставались Джонни, Талли и Кейт, которые медленно двигались в сторону комнаты для гостей, переоборудованной к ее возвращению домой.

— Врачи сказали, что тебе будет удобнее на больничной койке, — сообщил Джонни. — Я купил себе такую же, видишь? Будем как близнецы — в одинаковых кроватях.

— Ну конечно. — Кейт не подала виду, что догадалась: скоро ей будет трудно сидеть, и тогда больничная кровать с поднимающимся изголовьем должна помочь. Но голос Кейт вдруг предательски дрогнул: — Т… ты… перекрасил…

Последний раз, когда она видела эту комнату, стены были красными с белой окантовкой, здесь стояла красная и синяя мебель, и это была самая обычная комната в пляжном стиле с подкрашенными антикварными элементами и ракушками в стеклянных стаканах. Теперь комната была салатовой, с розовой отделкой. И повсюду были семейные фото в белых фарфоровых рамках.

— Если честно, это сделала я, — произнесла Талли.

— Это имело какое-то отношение к шакрам, — сказал Джонни.

— К чакрам, — поправила его Талли. — Я как-то делала передачу на эту тему и решила, что это будет кстати.

Джонни донес Кейт до кровати и устроил ее поудобнее.

— Тут в ванной все для тебя приготовлено. Установили все, что надо, — поручни, сиденье в душе и все, что порекомендовали в больнице. Медсестра из хосписа придет к…

Она не заметила, как закрыла глаза, как задремала. Откуда-то издалека до нее доносилась знакомая мелодия «Сладкие грезы» и раздавались голоса. Потом она почувствовала, как Джонни целует ее, говорит, что она красивая и что-то еще про отпуска, которые им предстоит провести вместе.

Вздрогнув, Кейт проснулась в темноте. Она умудрилась проспать остаток светлого времени суток. Рядом с ней горела эвкалиптовая ароматическая свечка. Темнота на секунду успокоила Кейт, заставила подумать, что она одна в комнате.

Но это было не так. В углу кто-то зашевелился.

Кейт нажала кнопку на кровати и поднялась в сидячее положение.

— Привет! — сказала она.

— Привет, мам!

Глаза привыкли к темноте, и Кейт разглядела свою дочь, сидящую в кресле в углу комнаты. Хотя Мара выглядела усталой, она была такой красивой, что у Кейт защемило в груди. Вернувшись домой, она видела все и всех с удивительной четкостью даже в темноте. И, глядя на свою успевшую вырасти дочь с забранными наверх и заколотыми детскими заколками буйными черными волосами, она видела весь цикл ее жизни — ребенка, которым была Мара, и женщину, которой она станет.

— Привет, малышка. — Кейт потянулась, чтобы зажечь стоящую у кровати лампу. — Хотя ты ведь уже больше не моя малышка, не так ли?

Мара встала и шагнула вперед, сложив на груди руки. Несмотря на всю ее уже не детскую красоту, в глазах дочери Кейт увидела абсолютно детский страх.

Кейт пыталась сообразить, что ей следует сейчас сказать. Она понимала, что Маре хочется, чтобы все было как прежде. Но так уже никогда не будет. И с этого момента слова, которые они скажут друг другу, навсегда запомнятся. Таков непреклонный закон жизни. И смерти.

— Я вела себя с тобой подло, — негромко сказала Мара.

Кейт ждала этого момента много лет. Она мечтала о нем в те дни, когда они с Марой находились в состоянии войны; но теперь Кейти смотрела на все это с расстояния и понимала, что те их ссоры были частью самой обычной жизни — девочка, стремящаяся поскорее вырасти, и мать, пытающаяся замедлить этот процесс. Она все отдала бы за еще одну ссору, ведь это означало бы, что у них еще есть время все исправить.

— Ну, я тоже вела себя когда-то с бабушкой не лучшим образом. Так уж устроены девочки-подростки: они нападают на своих матерей. А твоя крестная Талли вела себя так со всеми.

Мара издала звук, напоминавший одновременно фырканье и смешок, в котором слышалось облегчение.

— Я не скажу тете Талли, что ты так о ней говоришь.