– Твой провожатый – дурной человек. – Она словно бы разговаривала с костром, но явно обращалась ко мне. – Он хочет напоить тебя грогом, стукнуть по голове, отобрать деньги и сбросить тебя с утеса. У тебя больше денег, чем он заработает за два года. Ясно? Для него это большой… – она запнулась, подыскивая нужное слово, – искус. Так, да?

– Искушение?

Она кивнула, прищелкнула языком:

– Он хочет сказать бел’человекам с реки Суон, что ты ушел в буш и не вернулся. А сам заберет все твое добро.

– Откуда тебе все это известно? – спросил я.

– Летала. – Одной рукой она коснулась лба, а второй изобразила взмах крыла. – Ты знаешь как. Да? – Она следила за моей реакцией.

Я испытывал целую бурю чувств.

– Значит, ты… психозотерик?

Она наклонилась ближе к огню. Я заметил европейский абрис ее носа и подбородка.

– Большое слово, мистер! Я не говорю по-английски boola время. Забыла boola. Но пятно души светит ярко. – Она ткнула себя в лоб. – У тебя тоже так. Boylyada maaman. Ты с дýхами говоришь.

Я старался запечатлеть в памяти мельчайшие подробности. Четверо воинов рылись в заплечном мешке Уоррена. Пес с куцым хвостом продолжал все обнюхивать. Коряга в костре рассыпала искры. На западной оконечности загадочного южного континента Пабло Антей Маринус встретил туземку-психозотерика. Она прожевала кусок колбасы и рыгнула.

– Как называется эта… палка из свиньи?

– Колбаса.

– Колбаса. – Она словно пробовала это слово на вкус. – Мик Литтл делал колбасу.

Подобное заявление тут же вызвало у меня вопрос:

– Кто такой Мик Литтл?

– Отец этого тела. Отец Эстер Литтл. Мик Литтл убивал свиней, делал колбасу, но он умер. – Она кашлянула и вытянула вперед руку. – Кровь. Много крови.

– Значит, отец твоего тела умер от туберкулеза? От чахотки?

– Да, так сказали. Потом ферму продали, и мать Эстер, из племени нюнгар, вернулась в буш. И взяла с собой Эстер. Эстер умерла, и я вошла в ее тело. – Она насупилась, покачиваясь взад-вперед на пятках.

Помолчав, я сказал:

– Имя этого тела – Пабло Антей Маринус. Но мое настоящее имя – Маринус. Зови меня Маринус. А у тебя есть настоящее имя?

Она грела руки над костром.

– Мое нюнгарское имя Мумбаки, но у меня есть и длинное имя, которое я никому не скажу.

Теперь я понимал, что чувствовали Си Ло и Холокаи, когда – за пятьдесят лет до этих событий – вошли в гостиную семейства Косковых в Санкт-Петербурге. Вполне возможно, что этот атемпоральный Пилигрим не захочет иметь с хорологами ничего общего; ему будет совершенно безразлично, что существуют и другие, такие же как он, рассеянные по миру; но меня согревала мысль, что мы оба принадлежим к редкому, исчезающему виду, в котором стало одним представителем больше, чем пятнадцать минут назад. Следующий вопрос я задал своей гостье мысленно. Как тебя называть: Эстер или Мумбаки? Ответа не последовало. Горящий остов огня шевельнулся, к небу взмыла спираль искр; воины негромко переговаривались. Я было решил, что она не наделена даром телепатии, и вдруг внутренним слухом услышал: Ты — wadjela, бел’человек, тебе я Эстер. Если ты нюнгар, то я Мумбаки.

– У меня это тридцать шестое тело, – сказал я вслух. – А у тебя?

Эстер оставляла без ответа вопросы, которые считала несущественными. Потом я мысленно спросил: Когда ты впервые прибыла в эту страну? В Австралию?

Она погладила собаку. Я всегда здесь.

Пилигримам дозволена такая роскошь. Значит, ты никогда не покидала Австралию?

– Да. Я всегда оставалась на земле нюнгар, – сказала она вслух.

Я ей позавидовал. Для Переселенцев, таких, как я, каждое новое возрождение – это географическая и демографическая лотерея. Мы умираем, а через сорок девять дней пробуждаемся детьми, зачастую на другом континенте. Пабло Антей пытался представить себе метажизнь Пилигрима в одной и той же местности, переход из одряхлевшего или умирающего тела в новое, молодое и здоровое, неразрывную связь с неким кланом, с определенной территорией.

– Как ты меня нашла? – спросил я.

Эстер отдала последний кусок колбасы собаке.

– Буш говорит. Мы слушаем.

Я заметил, что четверо воинов снимают с мула седельные сумки.

– Вы крадете мои вещи?

Полукровка встала. Мы понесем твои сумки. В наше становище. Ты идешь?

Я посмотрел на Калеба Уоррена и мысленно сказал: Его съедят, если он здесь останется.

– Он или упадет в костер, или растает, – добавил я вслух.

Эстер разглядывала свою руку. Скоро проснется, голова как пчела. Подумает, что убил тебя.

Почти всю ночь мы к шли к нагорью, название которого на языке ньюнга означало «пять пальцев», в окрестностях нынешнего Армадейла. Здесь обитали соплеменники сопровождавших нас воинов, а Эстер обычно проводила тут лето. Наутро я решил хоть чем-то помочь по хозяйству, но, хотя в прошлом возрождался в племенах итсекири, кавескар и гураге, Лукас Маринус, Клара Коскова и Пабло Антей привыкли к прелестям цивилизации; вот уже лет двести мне не приходилось добывать пропитание охотой. Я с бо́льшим успехом помогал женщинам скоблить шкуры кенгуру, накладывал шины на сломанную руку и собирал мед в буше. Я также удовлетворял свое любопытство протоантрополога: в дневниковых записях упоминаются пожары, которыми выкуривали дичь из буша; тотемные животные; пять мужчин из племени на юге, которые выменивали красную охру на ценную древесину бурдун; и даже определение отцовства, для чего Эстер ингрессировала в эмбрион и проводила психозотерическое исследование ДНК. Соплеменники Эстер обращались со мной как со слабоумным родственником, с большим недоверием относились к моему европейскому происхождению, но все же выказывали должное уважение «коллеге» Мумбаки по Boylyada maaman. Самыми непосредственными были дети. Мальчик по имени Кинта часто наряжался в мою куртку и шляпу, а остальные ребятишки хвастались перед неуклюжим белокожим гостем умениями и навыками обитателей буша. Мои попытки освоить ньюнга вызывали бесконечное веселье, но Пабло Антею все же удалось составить превосходный словарь нюнгарского языка.

Для нюнгаров Мумбаки была не божеством, а хранителем, коллективной памятью, врачевателем, защитником и своего рода судией. В начале каждого из шести нюнгарских времен года она присоединялась к одному из кланов, по мере сил помогала семействам и старалась внушить соплеменникам мысль, что, сопротивляясь европейцам, нюнгары навлекут на себя смерть. Поначалу ее называли предательницей, однако к началу 1870-х годов ее доводы уже были неоспоримы. Европейцев было слишком много, они были слишком жадными, слишком непостоянными и переменчивыми, а их ружья стреляли очень метко. Лишь умение приспособиться к новым условиям давало аборигенам хрупкую надежду на выживание, хотя и меняло суть того, что значило быть нюнгаром. Однако даже эта хрупкая надежда была обречена, если не понимать, что на уме у Корабельных людей, поэтому Мумбаки и решила обосноваться в теле десятилетней девочки-полукровки. По той же причине она пригласила Пабло Антея в поселение на нагорье Пять Пальцев, чтобы побольше узнать об остальном мире и его обитателях.