Она смущенно отнекивается, но я настаиваю.

– Спасибо вам огромное, Айрис. Мы с мужем выпьем за ваше здоровье. А обратно как возвращаться будете?

– Знакомый отвезет меня в Нью-Йорк.

– Ну, тогда успехов вам и всего хорошего. Денек-то какой чудесный, наслаждайтесь солнышком, а то потом тучи обещают.

Она машет мне рукой и уезжает. Осима с характерными тягучими интонациями мысленно обращается ко мне: Ищешь женский клуб?

Оглядываюсь, но на ухоженных лужайках вижу только студентов с папками и портфелями. Четверо тащат фортепиано. Осима, Эстер Литтл дала мне знак.

Парадная дверь ректорского особняка распахивается, на крыльце возникает худенькая фигурка в длинной, до колен, балахонистой куртке с капюшоном; руки засунуты в карманы – Осима. Какой знак?

Мнемокриптический ключ, мысленно отвечаю я, направляясь к дому. Ветви ивы покрыты влажными комочками пушистых сережек. Я с ним пока не разобралась, но непременно разберусь. На кладбище есть кто-нибудь? Я расстегиваю пальто.

Только белки прыгают и скачут. Осима откидывает капюшон, подставляет седобородое лицо семидесятилетнего кенийца солнечным лучам. А четверть часа назад там… В общем, ступай по тропе влево от меня.

Нас с ним разделяют несколько ярдов. Там кто-то из знакомых?

Иди, иди. Сама увидишь. Она в ямайском тюрбане.

Иду по тропе. А ямайский тюрбан – это как?

Осима захлопывает за собой дверь и уходит прочь. Если понадоблюсь, позови.

Под ногами хрустит и чавкает палая листва, а над головой новые листочки выползают, разворачиваясь, из набухших почек, а лес, как блютус, полнится птичьим щебетом. У ствола толщиной с бронтозавровую ногу виднеется могильная плита. Чуть поодаль замечаю еще одну и еще, все увиты плющом. Блайтвудское кладбище – это не систематизированная матрица мертвых, а лесная чаща, где могилы под деревьями питают корни сосен, кедров, тисов и кленов. Видение Эстер было точным: «Могилы среди деревьев». Огибаю густые заросли остролиста, вижу Холли Сайкс и думаю: «Ну конечно». Я не видела ее с тех пор, как четыре года назад приезжала к ней в Рай. Сейчас она в ремиссии, но выглядит очень изможденной, исхудавшей и нервной. На голове красно-зелено-золотой тюрбан цветов ямайского флага. Я тяжело ступаю, предупреждая ее о своем приближении, и Холли поспешно надевает солнечные очки, скрывающие лицо.

– Доброе утро, – здороваюсь я.

– Доброе утро, – ровно произносит она.

– Простите за беспокойство. Я ищу могилу Криспина Херши.

– Вот. – Холли указывает на белую мраморную плиту.

– Коротко и без прикрас, – говорю я. – И никаких клише.

– Да, он не был поклонником цветистой прозы.

– Какое мирное, воистину эмерсоновское место упокоения, – говорю я. – В его книгах всегда звучали урбанистические мотивы, и воображение было очень светским, а вот душа – буколической. Невольно вспоминается Тревор Апворд из «Эхо должно умереть», обретающий покой в лесбийской коммуне на острове Мак.

Холли разглядывает меня сквозь темные стекла очков: в последний раз она видела меня через дымку медикаментозного тумана, так что вряд ли сейчас вспомнит, но я не расслабляюсь.

– А вы – коллега Криспина по колледжу? – спрашивает Холли.

– Нет, нет, я работаю совсем в другой области. Хотя я его поклонница. Я много раз читала и перечитывала «Сушеные эмбрионы».

– Он всегда подозревал, что книга его переживет.

– Достигнуть бессмертия легче, чем держать под контролем требования, которые оно предъявляет.

К могиле Херши, на пенек в грибных оборках, слетает голубая сойка, хрипло, издевательски хохочет, а потом издает прерывистую руладу.

– У меня на родине таких птиц нет, – говорит Холли.

– Голубая сойка, Cyanocitta cristata, – объясняю я. – Алгонкины называют ее sideso, а якама – xwashhxway, но якама живут на тихоокеанском побережье, это так, к слову.

Холли снимает темные очки:

– Вы лингвист?

– В некотором роде. Я психиатр, у меня здесь встреча. А вы?

– А я пришла помянуть. – Холли наклоняется, поднимает с могильной плиты дубовый листок и кладет его в сумку. – Ну что ж, приятно было с вами побеседовать. Удачи вам.

Голубая сойка прошивает полосы яркого света и мшисто-зеленого сумрака. Холли уходит прочь.

– Хорошо-то оно хорошо, но скоро все станет куда сложнее, – говорю я.

Холли, ошеломленная моим странным заявлением, останавливается.

Кашлянув, я продолжаю:

– Мисс Сайкс, нам нужно поговорить.

Лицо ее мрачнеет, будто опустились ставни, в голосе звучит простонародный грейвзендский выговор:

– Я не даю интервью и не принимаю участия в мероприятиях. – Она отступает на шаг. – Я давно ушла на покой. – Сосновая ветка шелестит по тюрбану, и Холли нервно дергает головой. – Так что кто бы вы не были, можете…

– Сейчас я Айрис Фенби, но вы знали меня Маринусом.

Она цепенеет, задумывается, морщит лоб и с отвращением восклицает:

– Ох, бога ради! Юй Леон Маринус умер в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году, и он был китайцем! А если вы скажете, что у вас в роду тоже были китайцы, то я… Владимир Путин! Не вынуждайте меня грубить! И вообще, это наглость!

– Да, у доктора Юя Леона Маринуса не было детей, и его тело действительно умерло в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году. Но его душа, тот, кто обращается к вам сейчас, – это тоже Маринус. Это чистая правда, Холли.

Стрекоза прилетает и улетает, стремительная, как смена мыслей. Холли уходит прочь. Кто знает, сколько Маринусов встретилось ей на жизненном пути – и безумцев, и мошенников, мечтающих урвать часть ее денег.

– Первого июля восемьдесят четвертого года у вас выпали из памяти два часа, – говорю я ей вслед. – Между Рочестером и островом Шеппи. Я знаю, что тогда произошло.

Она останавливается.

– Я и без вас знаю, что произошло! – Она сердито оборачивается ко мне. – Я путешествовала автостопом. Какая-то женщина довезла меня до моста на остров Шеппи. Прошу вас, оставьте меня в покое!

– Вас подвезли Иэн Фейруэзер и Хайди Кросс. Вам известны эти имена, но вы не подозреваете, что в день их убийства вы были в их доме.

– Да ну вас! Запостите ваши выдумки на сайте конспирологхренов точка ком. Эти психи с удовольствием уделят вам столько внимания, сколько захотите. – Где-то с шумом оживает газонокосилка. – Вы переварили моих «Радиолюдей», отрыгнули их, добавили к блевотине своего психоза и устроили оккультное реалити-шоу, сделав себя его главной звездой. В точности как та психопатка, которая застрелила Криспина. Все, я ухожу. И не приставайте ко мне, иначе я вызову полицию.