Джеймс Фенимор Купер.

Стоим c Генри в Куперстауне перед памятником его предку. Праправнук – живая копия чугунной фигуры в кресле на пьедестале. «Генри, – предлагаю по праву давнего знакомства, – дал бы предку прогуляться, а ты за него посиди, разницы не заметят».

Жил Генри в городе, основанном его прапрапрадедом, отцом Джеймса Фенимора, в Нью-Йорке посещал клуб, основанный самим Джеймсом Фенимором, – всё у Генри было свое, в том числе квартира на Пятой Авеню. Он мог бы гордиться происхождением по американским меркам аристократическим, но мешала скромность, продиктованная знанием наследственной истории: знал, как было, и не чванился, не задавался, невероятная скромность, полное отсутствие претензий. Могу поверить прессе, что Генри стоически выдержал партнерство с дамой, от которой несло ароматом (цитирую по научному источнику) «пахучих желез, выделяющих жидкость с отвратительным запахом, вроде вони тухлых яиц». Могу засвидетельствовать: это был джентльмен, способный проделать по нью-йоркскому шоссе в часы пик трехчасовое путешествие ради того, чтобы сказать пожилой знакомой несколько слов ободрения. А если бы мое предложение заместить предка на пьедестале было осуществимо, Генри все равно отказался бы это сделать. Он семейно знал, что его предок, создавший литературное олицетворение страны, находился со своей страной в отношениях конфликтных.

О Купере я так и не написал, не считая послесловия к «Шпиону», вышедшему в «Золотой библиотеке» Детгиза, и оставшихся ненапечатанными сопроводительных статей к так называемым «домашним» романам Купера в постсоветском издательстве «Ладомир». Издательство, судя по списку их книг, придерживалось консервативного уклона, но действовало в духе новых времен: нас с Александром Ващенко они просто обманули, мы все нам заказанное написали, а издательство возьми да исчезни. Что же касается биографии Купера, то в одном, ещё государственном издательстве, сменился галс, и я не попал в план, в другом, тоже государственном, я сам тянул и выпал из плана. Главное же, помимо юношеских воспоминаний, я не знал, о чем писать – не понимал конфликта Купера с его страной, и кое-что понимать начал лишь с тех пор, как познакомился с Генри. Он дал мне разрешение пользоваться семейными архивами, помещенными в библиотеку Йеля (Генри закончил этот университет, а его знаменитый предок из того же университета был исключен за плохое поведение). Однако и в архивах я не нашел ключа к ответу на вопрос, который, мне казалось, отвечал на все вопросы. Вообразим анкету: «Был… Не был… Не находился… Не привлекался…». Помните, у Маяковского в комедии «Клоп» диалог: «Что у него в графе, чем занимался до 17-го года?» Отвечают: «Написано: был в партии» – «А что дальше поставлено, б или м?» – «Нет ни бе, ни ме». А на чьей стороне был созданный Купером протоамериканец Натти Бумпо? «Чем занимался до 1776 года» – не заполнен пункт, за кого же в годы Американской Революции сражался Кожаный Чулок, он же Следопыт, он же Зверобой и Соколиный Глаз. У нас сколько чернил было пролито в спорах о шолоховском Григории Мелехове: перешёл он на сторону советской власти или не перешёл? Споры понятны: в «Тихом Доне» вопрос оставлен открытым. А в Саге Кожаного Чулка такой же вопрос даже не задан и критикой не обсуждался.

Натти, по его собственным словам, «сын Королевского солдата», служил у английского полковника. Однако сын солдата не уточняет, когда же это было: во время революции или после? Лесному скитальцу было ясно, за кого стоять в борьбе англичан с французами, а также с индейцами, принявшими сторону французов. «Круши мерзавцев!» – кричит Натти. Так написано в «Последнем из могикан», повествовании об англо-французском соперничестве. А кто же стали для него мерзавцами, когда совершился раскол между английскими колонистами, и одни остались верны королю, а другие против короля восстали? В кого тогда без промаха бил Соколиный Глаз?

Натти – персонаж, у него своей воли нет, от четкого ответа на вопрос уклонялся его создатель. Джеймс Фенимор Купер был «вместе с народом» (слова из «Пионеров»), держался заодно с колонистами, которые пошли против короля, однако через жену породнился с роялистстами, кланом де Ланси, а те были так богаты, им принадлежало столько движимости и недвижимости, что всего и не конфискуешь. Большие поместья в колониальной Америке по размеру превосходили небольшие европейские страны. В Нью-Йорке на земле де Ланси есть улица их имени, мелкие лавочники на той улице торгуют подержанными вещами (прибежище мое, как и многих наших командировочных времен холодной войны), но торговцам, преимущественно еврейского происхождения, невдомек, что останься заокеанские колонии под властью Британской короны, им бы и не снилась эта улица, на которую они «поналезли со времен революции», по выражению писателя, породнившегося с де Ланси.

Разве Куперы не безродные пришельцы? Но они перебрались в Новый Свет задолго до революции! В «Последнем из могикан» содержится исторический экскурс на тему о том, что если одни приходят, то другие вынуждены потесниться. Гиббон говорит (в переводе Каченовского): «На всем земном шаре нет ни одной обширной страны, которая была бы найдена лишенною жителей, или коея первое населете можно бы определить съ некоторою историческою досто-верностию». Пытался я обсуждать эту тему с моими студентами, спрашивал: «Какой народ живет на своей земле?» – «Греки!» – кричали студенты родом из Греции. «Итальянцы!» – голоса итальянцев. Никто из них понятия не имел, что все – пришельцы. Студентов это не смущало. Их ничего не смущало. Они говорили: «Это, профессор, ваше мнение». Но уча других, учишься сам, и мои студенты о многом заставили меня задуматься.

«Купер не мог не чувствовать себя одиноким в своей стране».

«История американской литературы».[230]

«Купер чувствовал, что его новые вещи не пользуются успехом».

«История литературы США».[231]

По всему свету романами Купера, в особенности пятикнижием «Саги Кожаного Чулка», читатели зачитывались, им дела не было до конфликта домашнего. А дома, в особенности после двух романов, которые так и назывались «Домой» и «Дома», начал Купер терять престиж и популярность. В наших биографиях конфликт трактуется как столкновение с буржуазной Америкой. А существует какая-нибудь другая Америка, не буржуазная? «В Америке, – говорил Герцен, – нет ничего, кроме третьего сословия». Справедливо говорил, хотя и не бывал за океаном, а только предполагал туда отправиться, как предполагали наши великие писатели, начиная с Пушкина.

В архиве, по разрешению Генри, видел я протоколы семнадцати судебных процессов, в которые, конфликтуя со своими соседями, втянулся его предок. Одно-два судилища закончились признанием правоты писателя (зря оскорбили), прочие иски (о земле) он проиграл, и не только легально. Правда оказалась не