Люсиль нежно поблагодарила сестру за добрые советы.

— Если бы мне суждено было жить дольше, — сказала Коринна, — быть может, я не была бы способна на это; но раз мне предстоит вскоре умереть, то мое единственное заветное желание, чтобы Освальд чувствовал в тебе и в своей дочери следы моего влияния на вас и чтобы, любя вас, он всегда вспоминал о Коринне.

Люсиль ежедневно приходила к сестре и с милой скромностью и утонченной деликатностью старалась уподобиться той женщине, которая внушила Освальду такую любовь. Лорд Нельвиль все больше удивлялся чарующей перемене в Люсиль. Он быстро догадался, что она видится с Коринной, но не мог добиться от нее признания. Коринна после первой же беседы с Люсиль потребовала, чтобы та сохраняла в тайне их встречи. Коринна хотела увидеть Освальда и Люсиль обоих вместе, но лишь незадолго до своей кончины. Ей хотелось сразу все высказать, все перечувствовать, но она держала свой план в глубокой тайне, и даже Люсиль не представляла себе, как он будет осуществлен.

Сознавая, что она смертельно больна, Коринна пожелала послать Италии и особенно лорду Нельвилю прощальный привет, который всем бы напомнил о тех днях, когда ее гений был в полном блеске. Эту слабость ей можно было простить. Любовь и слава всегда соединялись в ее представлении; и пока ее сердце не отказалось от всех земных привязанностей, ей хотелось, чтобы неблагодарный человек, покинувший ее, увидел, как умела любить и мыслить женщина его времени, которую он погубил. У Коринны больше не было сил импровизировать; но в своем уединении она все же писала стихи, и, с тех пор как приехал Освальд, она стала еще ревностнее предаваться этому занятию. Быть может, она перед смертью хотела напомнить ему о своем таланте, о своих прежних успехах, обо всем, что отняли у нее горе и любовь. Назначив заранее день, она пригласила в зал Флорентийской академии всех желающих ее послушать. Она открыла свой план Люсиль и попросила ее привести с собой мужа.

— Я нахожусь сейчас в таком состоянии, — сказала Коринна, — что имею право тебя об этом просить.

Узнав о намерении Коринны, Освальд был потрясен до глубины души. Будет ли она сама читать свои стихи? какую тему избрала она для них? При мысли, что он может увидеть Коринну, он испытывал ужасное волнение. В тот день, когда должно было состояться выступление Коринны, зима, обычно столь мягкая в Италии, внезапно показала себя: стало холодно и ветрено, словно в северных странах. С утра в домах слышался пронзительный свист ветра. Дождь яростно хлестал в окна, и, как это порой случается в Италии, в середине января разразилась гроза, и к унынию, вызванному непогодой, примешалось чувство ужаса. Освальд упорно молчал, но грозные явления природы усиливали его бурное волнение.

Вместе с Люсиль он вошел в зал, где уже собралась огромная толпа. В отдалении, в темном углу, стояло кресло, и лорд Нельвиль услышал от окружающих, что оно приготовлено для Коринны, которая из-за тяжелой болезни не сможет сама читать свои стихи. Боясь показать свои изменившиеся черты, она выбрала такой способ увидеть Освальда, оставаясь сама невидимой. Узнав, что он явился, она направилась к своему креслу, скрыв лицо под густой вуалью. Ее поддерживали под руки, и она с трудом передвигалась медленными, неверными шагами. Время от времени она останавливалась и переводила дыхание; ей предстояло пройти лишь несколько шагов, но это было для нее мучительным испытанием. Последние шаги в жизни всегда медлительны и трудны! Коринна села в кресло и стала искать глазами Освальда; заметив его, в невольном порыве она поднялась, протянула к нему руки, но тотчас же снова упала в кресло и отвернулась от него совсем как Дидона, встретившая Энея{261} в мире, из которого изгнаны человеческие страсти. Князь Кастель-Форте силой удержал лорда Нельвиля, который, потеряв самообладание, хотел броситься к ее ногам; из уважения к Коринне князь не мог допустить проявления таких бурных чувств в многолюдном обществе.

Молодая девушка, вся в белом, в венке из цветов, взошла на специально построенные подмостки. Она должна была читать стихи Коринны. Ее спокойное, кроткое лицо, на которое еще не наложили печать житейские горести, трогательно контрастировало со словами, которые она собиралась произнести. Но этот контраст нравился Коринне: нежная прелесть девушки смягчала слишком мрачные мысли ее сломленной души. Торжественная, проникновенная музыка подготовила публику к стихам, какие ей предстояло услышать. Несчастный Освальд не в силах был отвести взор от Коринны: она казалась печальной тенью, страшным видением, какие посещают нас ночью, в бреду; сдерживая рыдания, внимал он лебединой песне, которую жестоко оскорбленная им женщина посылала ему из глубины своей души.

Последняя песнь Коринны

Примите мое прощальное приветствие, о мои сограждане! Надвигается ночь, застилая мраком мой взор; но разве небо не прекраснее всего ночью? Тысячи звезд украшают его ночью, тогда как днем оно пустынно. Так вечный мрак открывает нам неисчислимые мысли, которые в торжествующем блеске дня предаются забвению. Но голос, который мог бы о них возвестить, постепенно слабеет; хочется уйти в себя и сохранить последний жар сердца.

Еще в дни ранней юности я дала обет прославить имя дочери Рима, при звуке которого и поныне еще трепещет душа. Ты дал мне насладиться славой, о свободолюбивый народ, не изгоняющий женщин из храма, не позволяющий минутной зависти очернить бессмертный талант и всегда готовый приветствовать взлет гения — этого победителя в бескровной битве, этого бескорыстного завоевателя, который черпает мудрость и силу в вечности, дабы обогатить настоящее.

С какой верой взирала я когда-то на жизнь и на природу! Я думала, что все несчастья проистекают оттого, что люди недостаточно глубоко мыслят, недостаточно глубоко чувствуют и что уже на земле можно предвкушать небесное блаженство, узнав, что такое непрестанный восторг сердца и постоянство в любви.

Нет, я отнюдь не раскаиваюсь в столь благородной восторженности; не ею вызваны слезы, которыми орошена земля, ожидающая принять мой прах. Я бы выполнила свое предназначение, я была бы достойна благодеяний Небес, если бы посвятила свою звонкую лиру восхвалению Божественного милосердия, зримого во всей вселенной.

Ты не отвергнешь, о Боже, дань моего таланта! Дары поэзии священны, и мы возносимся к Тебе на крыльях вдохновения.

Религия не стесняет, не порабощает, не ограничивает человека. Религия безмерна, бесконечна, бессмертна; гений не отдаляется от нее, напротив, творческая мысль уносит нас за пределы земной жизни, и все великое везде и повсюду — лишь отблеск Божества.

Ах, если бы я любила одного Бога, если бы я искала в Его небесных чертогах защиты от бурных страстей, я бы не сломилась прежде времени и страшные призраки не разогнали бы моих дивных мечтаний. О, я несчастная! если мой гений еще существует, то он являет себя лишь в безмерности моих страданий; его облик еле проступает сквозь объявший меня зловещий мрак.