Ему хотелось, чтобы Коринна увидела хотя бы его дочь, и он тайком приказал няне отвести к ней Жюльетту. Он вышел навстречу девочке, когда она возвращалась домой, и спросил ее, понравилось ли ей в гостях. Жюльетта ответила ему итальянской фразой со всеми интонациями Коринны, так что Освальд невольно вздрогнул.

— Кто тебя научил этому, дитя мое?

— Дама, у которой я сейчас была, — ответила Жюльетта.

— А как она тебя приняла?

— Не знаю почему, но когда она увидела меня, то заплакала, — сказала девочка. — Она целовала меня и плакала, и ей стало плохо, ведь у нее такой больной вид.

— А тебе понравилась эта дама, дитя мое? — продолжал лорд Нельвиль.

— Очень понравилась, — ответила Жюльетта. — Я хочу ходить к ней каждый день. Она обещает научить меня всему, что знает сама. Она говорит, что ей хочется, чтобы я была похожа на Коринну. А кто такая эта Коринна, папа? Она не хотела мне этого сказать.

Лорд Нельвиль не ответил и ушел, стараясь скрыть свое волнение. Он отдал приказание, чтобы каждый день во время прогулки Жюльетту водили к Коринне, хотя, быть может, ему не следовало посылать к ней дочь без согласия Люсиль. Однако за несколько дней девочка сделала необычайные успехи в учении. Учитель итальянского языка был в восторге от ее произношения; преподаватель музыки поражался ее игрой.

Люсиль было особенно тяжело видеть, что Коринна руководит воспитанием ее дочери. От Жюльетты она узнала, что слабая и больная Коринна напрягала последние силы, чтобы обучать девочку и еще при жизни передать ей в наследство свои дарования. Люсиль была бы тронута этими заботами, если бы ей не казалось, что Коринна задумала таким путем отвратить от нее лорда Нельвиля; все же в ней происходила душевная борьба: ей, естественно, хотелось самой воспитывать дочь и в то же время ее мучило раскаяние, когда она не пускала девочку на уроки, которые так шли ей на пользу. Однажды лорд Нельвиль вошел в комнату, когда у Жюльетты был урок музыки. Она держала в руках маленькую арфу, имевшую форму лиры, точь-в-точь такую, как у Коринны. Ее ручонки и живые глазки тоже напомнили ему Коринну. Казалось, то был ее портрет в миниатюре, которому придавало особенную прелесть выражение детской невинности. Это зрелище так взволновало Освальда, что он не мог произнести ни слова; весь задрожав, он опустился в кресло. Жюльетта сыграла на арфе шотландскую песню, которую Коринна когда-то спела лорду Нельвилю в Тиволи перед картиной, написанной на сюжет из Оссиана. Меж тем как Освальд, затаив дыхание, слушал музыку, в комнату незаметно вошла Люсиль и остановилась позади него. Когда Жюльетта кончила играть, отец посадил ее к себе на колени и спросил:

— Это тебя научила играть дама, которая живет на берегу Арно?

— Да, — ответила Жюльетта, — но это было ей очень трудно; ей часто становилось дурно, когда она учила меня. Я несколько раз просила ее перестать, но она не слушала меня: она только просила меня, чтобы я обещала ей, что буду играть вам эту песню раз в году — кажется, семнадцатого ноября.

— Ах, боже мой! — воскликнул лорд Нельвиль и поцеловал девочку, заливаясь слезами.

Тут выступила вперед Люсиль и, взяв за руку ребенка, сказала мужу по-английски:

— Это уже слишком, милорд! вы хотите таким путем отнять у меня любовь моей дочери; вы лишаете меня единственного утешения в моем несчастье.

И она увела Жюльетту. Лорд Нельвиль пошел вслед за ней, но она не захотела с ним говорить; когда пришло время обедать, он узнал, что жена его несколько часов тому назад ушла из дому, не сказав куда. Его ужасно тревожило отсутствие Люсиль, но вот она появилась, и против ожидания ее лицо дышало спокойствием и кротостью. Он решил наконец поговорить с ней с полной откровенностью и вымолить у нее прощение, но она прервала его.

— Позвольте, милорд, — сказала она, — еще на некоторое время отложить объяснение, столь необходимое нам обоим. Потом вы узнаете, почему я прошу об этом.

За обедом она была разговорчивее обычного. Прошло несколько дней, и Люсиль все это время была приветливой и оживленной. Лорд Нельвиль не мог понять, отчего в ней произошла такая перемена. Но вот что было причиною этой перемены. Люсиль было крайне неприятно, что ее дочь общается с Коринной и лорд Нельвиль так радуется успехам малютки, обученной все той же Коринной. Чувства, так долго таившиеся в душе Люсиль, внезапно вырвались наружу. И, как это бывает со сдержанными людьми, потерявшими самообладание, она сгоряча решила пойти к Коринне и спросить, долго ли та намерена портить ей отношения с мужем. По дороге Люсиль подготовила гневную речь, но, когда она подошла к дверям Коринны, ею овладела такая робость, что она не решалась постучаться; однако Коринна увидела ее из окна и послала за ней Терезину. Люсиль вошла в комнату Коринны и едва лишь взглянула на сестру, как ее гнев сразу угас; напротив, она была потрясена болезненным видом Коринны и, рыдая, бросилась в ее объятья.

Тут между сестрами начался искренний, задушевный разговор. Коринна первая подала пример откровенности, и Люсиль отвечала ей тем же. Она испытала на себе неотразимое обаяние Коринны: с ней нельзя было притворяться, от нее ничего нельзя было скрыть. Коринна призналась сестре, что, по ее мнению, ей осталось очень недолго жить; ее бледность и слабость подтверждали эти слова. Она с большой простотой заговорила с Люсиль на самую деликатную тему — о счастье Люсиль и Освальда. По рассказам Кастель-Форте и по своим собственным догадкам, Коринна знала, какая холодная и принужденная атмосфера царит в их доме; и, пользуясь своим авторитетом, на который ей давали право ее светлый ум и близость кончины, Коринна стала давать советы Люсиль, великодушно стремясь обеспечить ей счастье в семейной жизни. До тонкости изучив характер Освальда, она постаралась разъяснить Люсиль, что он жаждал найти в любимой женщине те свойства, каких недоставало ему самому: чистосердечие и доверчивость, ибо врожденная сдержанность мешала ему их выказывать; жизнерадостность, ибо он страдал от меланхолии; наконец, ему необходимо было горячее участие, ибо он легко падал духом. Коринна нарисовала свой портрет, описав, какой она была в лучшие дни своей жизни; она судила себя со стороны и убедительно доказала Люсиль, какой привлекательной может быть женщина, которая при безупречном поведении и строгой нравственности сохраняет свое обаяние, непосредственность и желание нравиться, быть может порой надеясь загладить свои ошибки.

— Случалось, — говорила Коринна Люсиль, — что некоторых женщин любили не только невзирая на их заблуждения, но именно благодаря этим заблуждениям. Быть может, это объяснялось тем, что, желая заслужить прощение, они старались быть как можно приятнее в обхождении и никому не досаждали, ибо сами нуждались в снисходительности. Смотри, Люсиль, не гордись своими совершенствами, не кичись ими, позабудь о них, и это усилит твое обаяние. Оставаясь самой собой, заимствуй кое-что и от меня. При всех твоих добродетелях не пренебрегай своей привлекательностью, не подчеркивай своих достоинств и не проявляй холодности и гордости. Если эта гордость ни на чем не основана, она, быть может, менее оскорбительна; высокомерное предъявление своих прав скорее вызывает охлаждение, чем несправедливые притязания: любовь всегда готова дать больше, чем требует долг.