Он уже миновал корабль, снова набирая высоту, и его приборы, казалось, заработали, а затем он услышал голос Шрумпа в своем ухе: "Ты в огне, Меербах! Твой правый капельный бак!’

Он посмотрел вниз на крыло и увидел пламя, вырывающееся из бака. Он не стал долго раздумывать. Бак должен был упасть до того, как огонь перекинется на само крыло. Герхард нажал на спусковую кнопку. Но ничего не произошло. Он нажал еще раз. Но бак по-прежнему оставался неподвижным, и пламя только росло. Если станет еще хуже, есть опасность, что взорвется весь бак.

Герхард вдруг почувствовал, как внутри у него все сжалось от страха. Он был не на такой высоте, чтобы выпрыгнуть, но если самолет упадет в море, он будет мертв. И вдруг его безразличие к смерти, потеря интереса к жизни исчезли. Его естественные инстинкты выживания не будут подавлены. Он отчаянно хотел жить.

Но проклятый бак все равно не выпускался.

В последнем отчаянном акте он начал работать закрылками наугад, встряхивая одно крыло, а затем и другое вверх и вниз. Теперь он видел языки пламени, лизавшие край крыла. Он швырял свой самолет во все стороны, какие только мог придумать, поворачивая слева направо, а затем поднимаясь в вертикальное положение, молясь о том, чтобы сила тяжести сорвала бак с якоря, все еще покачивая крыльями, когда он поднимался.

Скорость подъема замедлилась, так как пропеллер неуклонно проигрывал свою битву с гравитацией. Он был почти на полной скорости. Но Герхард не стал сворачивать с подъема. Он заставил самолет подняться еще выше. В любую секунду бак взорвется, или самолет заглохнет. Любой из этих вариантов убьет его.

Я не должен умереть. Я отказываюсь умирать!

И все же он должен был умереть.

Но затем он почувствовал толчок, и самолет облегчился, когда бак, наконец, вырвался на свободу, и это был десантный бак, который упал в Эгейское море, и Герхард, который вышел из подъема в контролируемое пикирование, позволяя ветру над его крыльями задуть последнее задерживающееся пламя, прежде чем он выровнился.

Но теперь возникла проблема. Около двадцати процентов оставшегося топлива просто исчезло в глубине.

‘Все в порядке?- Это был Рольф.

‘Думаю, да, - ответил Герхард. - Похоже, никаких повреждений нет, двигатель работает нормально. Топливо - моя единственная проблема.’

‘Тогда не трать больше ни капли. Отправляйся домой. Отнеситесь к этому спокойно и просто. И удачи тебе.’

- Нет, все в порядке, я хочу довести дело до конца, - сказал Герхард и накренил свой "109", чтобы сделать круг над разбитым судном. По его грубым подсчетам, топлива у него было достаточно, чтобы пролететь триста километров.

Однако его база находилась почти в четырехстах километрах отсюда.

Его единственной надеждой было немедленно отправиться в обратный путь, и все же что-то внутри него, тот же инстинкт, который так недавно требовал, чтобы он остался в живых, теперь говорил ему остаться. Это было безумие. Он должен был уйти. И все же он остался, и даже когда "Мессершмитты" закончили свои штурмовые полеты, а затем устремились к греческому материку, а последние "Штуки" сбросили свои бомбы, Герхард остался Над дымящейся, тонущей Звездой Хартума.

Попался! - Шафран торжествующе улыбнулась, увидев, как пламя вырвалось из немецкого истребителя, промелькнувшего мимо нее. Она наблюдала за отчаянными попытками пилота избавиться от горящего бака, который мог в любую секунду уничтожить его, и следила за его подъемом, все еще отчаянно тряся крыльями. Когда бак наконец рухнул в море, она почувствовала себя обманутой, лишенной заслуженной добычи, а когда увидела, как пилот начал кружить над кораблем, словно зритель, желающий увидеть конец игры, ее охватил горький, беспомощный гнев.

Но времени думать об этом больше не было. Остальные " 109 " теперь приближались со всех сторон, целясь в палубу, на которой стояли она и ее отец, пытаясь вывести их из боя, точно так же, как они имели дело с орудиями на носу и на корме. Еще две пулеметные батареи были уничтожены: один человек убит, трое ранены и не могут сражаться дальше. Шафран слышала сердитый комариный звук пуль, свистящих в воздухе вокруг нее, и шум, когда они ударялись о дерево и металл вокруг нее, но она и ее отец остались чудесным образом нетронутыми.

Затем истребители исчезли, снова исчезли в небе, и на секунду не осталось ничего, кроме шума корабельных двигателей, моря, бьющегося о корпус, криков раненых и криков людей, все еще борющихся с огнем в кормовой рубке.

Она осмелилась спросить себя: так ли это?

И тут она услышала ответ в вопле первого Штука. Она посмотрела вверх и увидела, как он падает в воздухе, одновременно совершенно современный и ужасно примитивный - визжащий стальной птеродактиль, идущий убивать их, кричащий от радости при мысли о ее смерти.

Леон развернул оружие лицом к чудовищу. Шафран вывела их на полную высоту, и они выпустили длинную очередь, но не увидели никаких признаков того, что попали в цель. И вот уже вторая Штука отделилась от строя, а затем и третья, и стало ясно, что теперь они все собираются атаковать, и Шафран вдруг стало совершенно ясно, что в некоторых из них они могут промахнуться, и в один или два могут даже попасть, но один пройдет. Но ничего не оставалось делать, как продолжать стрелять, отбиваясь от первой бомбы, а затем и от второй.

Третья бомба упала. Шафран наблюдала, как его выпуклая черная фигура спрыгнула со Штука и направилась прямо к кормовой палубе. Она приземлилась. Он зарылась в доску.

Но она не взорвалась.

Облегчение было таким сильным, освобождение от напряжения таким абсолютным, что это было почти утомительно. Но тут налетела еще одна "Штука", страх и адреналин снова наполнили Шафран энергией, и она выстрелила, и ей показалось, что ее трассирующие пули вонзились в "Штуку", и, конечно же, кабина была разбита вдребезги, а двигатель вспыхнул пламенем. Но сирена все еще выла, и "Штука" все еще ныряла.

И она направлялась прямо на верхнюю палубу.

Шафран бросилась к лестнице, но не стала спускаться по ней. Она просто прыгнула на небольшой участок палубы у подножия трапа, рядом с мостиком, и когда ее ноги ударились о доску, она споткнулась и упала на землю, Штука ударилась о Звезду Хартума, и