Большинство мировых СМИ перестали верить словам военных. 3 сентября 1967 г. Ричард Харвуд из The Washington Post, сам ветеран морской пехоты и участник кровопролитной битвы за Иводзиму, опубликовал статью под заголовком «Что-то не сходится в этой войне», где привел всего лишь один пример того, что считал умышленным официальным обманом. Как писал Харвуд, в 1966 г. КОВПВ сообщило о «значительном повышении» боевой эффективности бронетанкового полка ВСРВ, базирующегося в Сайгоне. Но как это утверждение соотносится с тем фактом, спрашивал журналист, что 8-й батальон этого полка, по официальным данным, уничтожил всего одного солдата противника, 5-й батальон — 12 солдат, 10-й батальон — 23, 9-й батальон — 148 и все вместе они потеряли всего 14 человек убитыми? Оптимистичным цифрам КОВПВ, рисовавшим радужную картину военных успехов, продолжал верить разве что тот, кто по-прежнему писал письма Санта-Клаусу.

К тому времени настроения противников войны, уклонистов и Пита Сигера еще не дошли до полей сражений во Вьетнаме. Как позже заметил морской пехотинец Уолт Бумер: «Если в этой войне и было „хорошее время,“ то это был 1967 г. Не было никаких наркотиков, никаких расовых проблем. Что бы ни происходило в Дананге, на местах мы об этом не знали»[741]. Бумер, сын мелкого предпринимателя из Северной Каролины и выпускник Университета Дьюка, был одним из самых выдающихся боевых офицеров этой войны. Он мало задумывался о ее смысле — он просто делал то, чему его научили, командовал ротой и воевал, питая к своим подчиненным глубокое уважением за их смелость. «Мы [в Корпусе морской пехоты] находились словно в пузыре. Я не знал, что происходит за его пределами».

Капитан Джим Уильямс, сын школьного смотрителя из Уиноны, Миннесота, был согласен с Бумером: «Это было время настоящего патриотизма, с парадами, с победным духом, порожденным Второй мировой». В 1967 г. Уильямс командовал разведывательным подразделением у границы с Лаосом, где «местные племена возили на слонах товары на рынок». Это был период до осады Кхешани, и обстановка в районе оставалась достаточно спокойной: Уильямс даже посещал службы в деревенской католической церкви, которые проводил американский священник-миссионер. «Если вы любитель приключений в духе „Терри и Пиратов“, — писал домой в Техас капитан Джон Макнамара, — вы можете отправиться в отдаленные дикие районы, брататься там с горцами и плести интриги с племенами в свое удовольствие. Если же вы любитель военных маневров на уровне батальонов и полков — что ж, вся страна в вашем распоряжении. Как профессиональная игровая площадка, Вьетнам превосходен»[742]. Единственным, что беспокоило этого кадрового офицера, было отношение к происходящему самих вьетнамцев: «Думаю, об этом я не могу говорить с таким же оптимизмом».

Лучшим способом для солдат остаться целым и невредимым было сидеть на укрепленной базе: каждое передвижение по дикой местности делало их уязвимыми. Но пехотинцам приходилось двигаться. Бо́льшую часть времени они проводили в боевом патрулировании в составе взвода, роты или батальона. В каждый момент времени больше 50 000 американских солдат топтали бесконечные километры среди экзотических азиатских пейзажей с их глянцевой зеленью рисовых полей, темно-зелеными пальмовыми рощами, массивными водяными буйволами и крестьянами, с вековым терпением идущими за деревянными плугами в воловьих упряжках. В сумерках мальчики-погонщики гнали буйволов домой — бока крупных животных были покрыты засохшей грязью, как и бока американских пехотинцев. И где-то среди этой томительной сельской безмятежности скрывался враг.

По словам Уолта Бумера, «мы каждый день пытались найти врага и вступить с ним в бой, желательно на наших условиях. Но потом я понял, что у этих парней другая тактика: они просто сидят в укрытии и наблюдают за вами — и стоит вам на чуток ослабить бдительность, мгновенно наносят удар… Они прекрасно знали местность, мы — нет. Помню один кошмарный день. Мы шли по узкой долине, заросшей смешанным кустарником, как вдруг они ударили — в одном взводе сразу были убиты трое, один из них — ветеран, награжденный Военно-морским крестом. Мы решили, что, если перестрелка затянется, вызовем артиллерию и авиацию, чтобы задать им жару. Но они ушли. Эта засада не была началом какого-то большого сражения. Моя рота прочесывала местность, и они просто напали на нас в удобном месте. Сколько человек мы убили? Не знаю. Штаб был недоволен [плохим] соотношением потерь»[743].

Пешие марши по заросшим джунглями горам и рисовым полям в изнуряющей влажной жаре при полном снаряжении уже были суровым испытанием для солдат, еще до того, как в игру вступал враг. Каждый пехотинец нес винтовку, стальную коробку из-под патронов, в которой хранились документы и другие вещи, требовавшие сухости, не меньше восьми магазинов с патронами, четыре осколочные и две дымовые гранаты, четыре фляги с водой, которых редко хватало до возвращения на базу, — в засушливых районах самые предусмотрительные брали с собой около девяти литров воды. Некоторые несли дополнительное снаряжение и оружие, например пистолет калибра.45, штатный М1911. Что касается питания, то Энди Финлейсон брал в пятидневный рейд банку бобов с сосисками, банку спагетти с фрикадельками, четыре банки консервированных фруктов, три небольшие банки с закусками[744]. Дэвид Роджерс предпочитал крекеры с арахисовым маслом и джемом, консервированные фрукты и кекс. Неудивительно, что большинство пехотинцев сильно худели. Когда Уолт Бумер приехал во Вьетнам, он весил 82 кг, а к моменту отъезда — всего 70 кг.

Путь патрулей можно было проследить по выброшенным в кустах патронам: едва волочившие ноги новички — «салаги» — старались незаметно облегчить свой груз. Они убеждались, что только в кино ковбои обматывают себя пулеметными лентами от М-60, потому что незащищенные патроны быстро грязнились и заклинивали во время стрельбы. По словам Джима Уильямса, самым верным способом узнать, где служил ветеран, было спросить, носил он нижнее белье или нет. Если носил, значит, не бывал в по-настоящему плохих местах: из-за трусов в промежности развивался грибок, поэтому мало кто пользовался этим предметом гардероба[745]. Как сказал Фил Капуто, «здесь все очень быстро гнило и разлагалось: тело, кожаная обувь, брезент, металл, мораль»[746].

Капитан Чак Рейнденло писал жене: «Пожалуй, на этой земле нет места, более неподходящего для ведения войны в ее традиционном понимании… Всюду грязная жижа, в которую ты проваливаешься по колено; деревья и подлесок переплетены так плотно, что порой сквозь них невозможно протиснуться человеку; из-за купольной кроны гигантских деревьев внизу царит постоянная полутьма»[747]. Люди с плохим зрением боялись потерять очки в непролазных зарослях ветвей и лиан. Все, что написал британский офицер Фредди Спенсер Чепмен в своих классических мемуарах о Малайской кампании 1942 г. «Джунгли нейтральны» (The Jungle is Neutral), можно было сказать и о Вьетнаме поколение спустя: деревенские парни, которые с детства привыкли к дикой природе и не боялись змей, криков гиббонов и шелеста листвы, чувствовали себя гораздо лучше горожан, которых среди американских солдат было большинство. Для городских жителей было настоящим кошмаром пробираться сквозь густые заросли, пытаясь разглядеть возможные хитрые ловушки, расставленные партизанами. Там, где видимость была всего один-два метра, нужно было идти, не выпуская из виду впереди идущего: отбившиеся от группы навсегда исчезали в джунглях. Как-то раз, прочесывая местность, рота Уолта Бумера потеряла одного морпеха: «Нам пришлось остановить всю операцию и заняться его поисками, пока его не нашли вьетнамцы».