Usucapio первоначально была телесным взятием во владение; впоследствии она стала фиктивной и духовной. Совершенно таким же образом заменили они словами и фиктивную силу vindicatio. Героические Возмездия превратились позднее в иски против личности, сохранив в виде торжественного обряда провозглашение их против тех, на кого они направлены. Никаким другим путем не могло идти Детство Мира, так как дети (это было установлено в Аксиомах{673}) прекрасно умеют подражать истине, если они способны понять ее; в такой способности состоит Поэзия, ибо Поэзия – не что иное, как подражание.

На площадь выносили столько масок, сколько было личностей (так как личность в собственном смысле значит то же, что и маска) и сколько было имен; в те времена, когда объяснялись посредством немой речи, т. е. посредством реальных слов, маски были знаками семей (такими знаками и теперь различаются семьи у Американцев, как было сказано выше). Под личностью или маской одного отца семейства скрывались все его дети и все слуги; под реальным именем, или Знаком Дома, скрывались все agnati и все gentiles последнего. Поэтому мы видели, как Аякс является «башней Греков» и как Гораций один на мосту противостоит всей Тоскане; а во времена вернувшегося варварства мы снова видим, как сорок Норманских Героев прогоняют из Салерно целое войско Сарацин: поэтому же верили в изумительную силу Французских Паладинов (они были Суверенными Государями, ибо так продолжали их называть в Германии) и прежде всего – Роланда (впоследствии у Итальянцев его называли Orlando). Причина этого лежит в найденных выше Основаниях Поэзии: Создатели Римского права в ту эпоху, когда они еще не могли понимать интеллигибельных универсалий, создавали вместо них фантастические универсалии; и как впоследствии Поэты искусственно выводили на Театре Персонажи и маски, так раньше они естественно выносили «имена» и «личности» на Форум. Ведь слово persona произошло не от personare, что значит «звучать повсюду»: последнего не требовалось в очень маленьких театрах первых городов, когда, как говорит Гораций, толпа зрителей была настолько мала, что их можно было пересчитать; масками же пользовались для того, чтобы звучавший из них голос мог заполнить весь обширный театр; кроме того, количество слогов не соответствует такой этимологии, так как слово, происходящее от sono, должно быть коротким. Слово persona должно происходить от personari; этот глагол, согласно нашему предположению, значил «надевать шкуры зверей» (что было позволено одним лишь Героям), так как сохранился аналогичный глагол opsonari, первоначально значивший «питаться мясом дичи, загнанной на охоте», – такова первая обильная еда, как ее описывает у своих Героев Вергилий. Поэтому первыми отнятыми у врага доспехами были шкуры диких зверей, убитых Героями во время первых войн, так как первые войны Герои вели со зверями, чтобы защитить себя и свои семьи, как говорилось выше. Поэты изображали Героев одетыми в такие шкуры и прежде всего – Геркулеса в львиной шкуре. Мы высказываем предположение, что от глагола personari в его первичном, восстановленном нами значении Итальянцы называют personaggi людей, занимающих высокое положение и представительных.

В силу тех же самых оснований, т. е. потому, что непонятны были абстрактные формы, люди воображали вместо них телесные формы, причем они воображали их соответственно своей природе одушевленными: они представляли себе Наследство в виде госпожи наследственного имущества, и в каждой отдельной унаследованной вещи они признавали ее целиком. Совершенно так же gleba, т. е. кусок земли, представляемый Судье, они называли в формуле rei vindicatio так: huncfundum. Таким образом, они по крайней мере смутно чувствовали, если и не понимали, что право нераздельно.

Соответственно такой природе людей Древняя Юриспруденция была насквозь Поэтической. Она представляла себе совершившееся несовершившимся и несовершившееся – совершившимся, рожденных – еще не рожденными, живых – мертвыми, а мертвых – живущими в их наследстве. Она ввела множество пустых масок без субъектов, так называемые jura imaginaria, т. е. созданные фантазией права; и всю свою славу она полагала в том, чтобы найти такие мифы, которые сохраняли бы за законами их важность, а для фактов указывали бы право. Таким образом, все фикции Древней Юриспруденции были замаскированными истинами, а формулы, в которых говорили законы, из-за своей строгой ограниченности столькими-то и такими-то словами – ни больше, ни меньше и не иными, – назывались carmina; выше мы слышали это от Ливия по поводу осуждения Горация; и это же подтверждается одним золотым местом из Плавта: в «Комедии об ослах» Диаболус говорит, что Парасит – это великий Поэт, так как он умеет лучше всех других находить словесные тонкости и формулы (только что мы видели, что они назывались carmina). Таким образом, все Древнеримское Право было серьезной Поэмой, которая представлялась Римлянами на Форуме, а Древняя Юриспруденция была суровой Поэзией. Весьма кстати для наших целей Юстиниан в «Предисловии» к «Институциям» называет это antiqui juris fabulas{674}. Это изречение принадлежало, должно быть, какому-нибудь Древнему Юристу, понявшему то, о чем мы сейчас говорим, но Юстиниан пользуется им в насмешку. Однако к этим Древним Мифам сводит свои Основания, как было показано, Римская Юриспруденция; и от масок, которыми пользовались такие истинные и суровые Драматические Мифы, называвшихся personae, зарождаются первые начатки учения de Jure Personarum.

Но с наступлением человечных времен Народных Республик начал в больших собраниях признаваться интеллект; и права, абстрагированные интеллектом и всеобщие, стали называться с тех пор заключающимися in intellectu juris. Этот интеллект – воля Законодателя, выраженная в его законе; такая воля называется jus: такова воля Граждан, объединенных в представлении об общей разумной гражданской пользе; они должны были признавать ее духовной по самой своей природе, так они говорили, что все те права, которые не относятся непосредственно к телу (так наз. nuda jura), заключаются in intellectu juris. Итак, поскольку права оказываются модусами духовной субстанции, постольку они неделимы и, следовательно, вечны, ибо разрушение – не что иное, как распадение на части.

Истолкователи Римского Права полагали всю славу Метафизики Законов в рассмотрении нераздельности прав соответственно знаменитой теме de Dividuis et Individuis{675}. Однако они не обсуждали другой, не менее важной темы – вечности; они должны были бы заметить ее в двух следующих Правилах Права. Во-первых, cessante fine legis, cessat lex{676}; здесь они не говорят cessante ratione{677}, так как цель законов (finis legis) – это равная полезность причин, которая может и отпасть; но смысл закона (ratio legis) является соответствием закона факту, сопровождаемому теми или другими обстоятельствами; над последними всегда живет и всегда господствует смысл закона. Во-вторых, tempus non est modus constituendi vel dissolvendi juris{678}, так как время не может ни начать, ни кончить того, что вечно; в usucapio и praescriptio время не создает и не кладет конец праву, но оно является лишь доказательством того, что тот, кто обладал им, пожелал от него отказаться; и когда говорят, например, что кончилось право пожизненного владения вещью (usufructus), то имеют в виду не то, что кончилось право, а то, что это право от сервитута вернулось к своей первичной свободе. Из всего этого вытекают два следующих чрезвычайно важных Короллария: во-первых, так как права вечны по своей идее, а люди находятся во времени, то права не могут появиться у людей иначе, как от Бога; во-вторых, все бесчисленные и бесконечно разнообразные права, какие только существовали, существуют и будут существовать в мире, являются различными модификациями власти первого человека, Главы Рода Человеческого, и той собственности, которая принадлежала ему над всею Землей.