– Держись!

Вейн подхватил его и потащил по лестнице.

– Пустите, – дернулся Юрка.

– Тихо-тихо, мы уже пришли. Ты молодец, правда! Немножко не дотянул. Вот твоя комната.

Вейн помог расшнуровать кроссовки. Юрка лег, натянув одеяло на голову. Ну, чего они не уходят? В Верхнелучевск, к партизанам, на Лысую гору – куда угодно!

– Тебе сейчас будет очень хреново, – сказал Грин, присаживаясь на край постели. – Тоскливо и муторно. Это нормально при истощении, нужно перетерпеть. Завтра уже станет полегче. Как только появится госпожа Ласовская, она тебя посмотрит. Слышишь?

Тронул за плечо сквозь толстый слой ватина.

– Чего молчишь? Ох, и характерец у тебя! Извини, но мы действительно не можем остаться. А я потом вернусь, вот увидишь.

– Обойдусь. Счастливо, – буркнул Юрка.

– Зря ты так.

Вейн поднялся.

Очень хотелось крикнуть: «Алекс, подождите! Простите меня!» – но Юрка закусил губу. Почему у него все так глупо, неправильно получается?

Какая-то заминка. Шаги. Открылась дверь – стали слышны голоса из обеденного зала. Закрылась.

…черт бы их всех побрал! Юрка откинул одеяло.

– Чего встал? До свидания!

Егор переминался на пороге.

– Тебе обязательно нужно поругаться? – спросил он сердито. – Я не хочу!

У Юрки скребло в горле, и он промолчал.

Натадинель мучился, не находя слов:

– Ты же сможешь… Ну, потом… И вообще, я понимаю: Разведка, Кира там…

– Понимает он, придурок! – не выдержал Юрка. – Тебя убить могут! И Грина! И Талку твою! А я даже не узнаю!

– Юрка…

– Да иди ты!

Он закашлялся, в груди резануло болью.

– Ладно, – Егор хлопнул ладонью по косяку, – я постараюсь, чтобы не убили.

Закрылась за ним дверь.

Юрка уткнулся в подушку и закусил наволочку. Его колотило. «Это узел. Это просто узел, я надорвался!»

Вечером приехала Олза Ласовская. Юрка вспомнил ее: женщина с черными косами, что сидела с Грином в кафе. Она деловито смазала ссадины и прощупала ребра. Юрка отвечал на ее вопросы, а сам думал: «Егор, наверное, уже встретился с отцом».

Олза помогла переменить одежду – скорее всего, Тобиус пожертвовал рубаху из своих, слишком уж была громадная, – и подоткнула одеяло.

– Спи, млоджик.

«Мальчик», – понял Юрка. Ответил на пшелесском:

– Нашли деточку.

– Ты… оттуда?!

Говорить не хотелось.

– Ну, – выдавил он. – Пробегом.

– Господи… – Женщина прижала к груди руки. – Хоть бы что-нибудь узнать!

Язык ворочался с трудом, слова казались тяжелыми, точно булыжники:

– Воюют. Ольшевск не взяли. Грин обещал скоро вернуться, расскажет.

Теплая ладонь потрогала лоб и осталась лежать, согревая. Глаза у Юрки закрылись, его потянуло в сон.

– …поезда уже не ходили, мы набились в грузовик. В первую же бомбежку убило шофера и двух девушек, не успели выскочить.

Голос то отдалялся, то звучал разборчиво. Он не мешал Юрке.

– Согнали в бараки. Старые, возле Мелькомбината. А потом пришел такой толстомордый и давай по счету выдергивать. Хорошо, я паспорт успела под доску спрятать. Построили – и на окраину, за железнодорожный вокзал.

Главное – пусть Олза не убирает руку.

– Бежала так, что сердце из груди выпрыгивало. У реки нас почти догнали, если бы не Алекс… Сюда попали, перепугались: как так, что за другой мир?..

В землянке пахло древесиной, ваксой и оружейным маслом.

– …плюс сопровождение. Не дай бог, индивидуальная сопротивляемость, кому-то придется вести их через лес. Получается, восемнадцать, – сосчитал Грин. – Если по максимуму. Хотя, конечно, бойцов можно обратно своим ходом отправить.

Егор понимал, что его не возьмут, и даже не пытался заикнуться. Наоборот, отодвинулся в тень и оттуда смотрел на отца, освещенного керосиновой лампой. Лицо у подполковника стало суше, натянулась кожа на скулах. В уголках глаз глубже пролегли морщины. Иногда, забывшись, отец касался груди с левой стороны. Сердце? Но ведь он никогда не болел!

– …несколькими партиями, по трое, – говорил вейн. – Четыре промежуточных узла. И полчаса перерыва между каждой ходкой.

Седины в волосах больше, чем до войны, но подстрижен аккуратно и чисто выбрит. Белеет свежий подворотничок. Поблескивают планки мундира, наброшенного на плечи. Когда отец поднялся им навстречу, мундир упал. «Егорка… Сынок!» Егор хотел крикнуть: «Папа!» – но булькнуло в горле, и вышел сдавленный писк.

– Итого, минимум пять часов.

– А как-нибудь так, чтобы ты под конец не помер?

Вейн хмыкнул.

– Ладно, восемь.

Егор, спохватившись, прислушался к разговору. В городе к концу месяца ждали гран-обгерштерна. Высокий чин должен был задержаться на день, а после отбыть в Лучевск. Торжественный ужин планировали в Доме офицеров, том самом, где работала на кухне Тамира Карагалицкая. Она согласилась пронести в здание мину. Все складывалось удачно, если бы не одно «но»: после взрыва семьи комсостава точно отправят в Белый карьер.

– Мы можем встретить их возле старой пасеки.

– До нее еще нужно добраться. Женщины, ночью, с ребятишками…

– Детей отправим с тобой, – отец коснулся карандашом отметки-узла.

Карта лежала неровно, наползая краем на бумаги. От движения подполковника она сбилась, и несколько листков спланировали на пол. Егор наклонился. С крупнозернистой, контрастной фотографии смотрел он сам, с петлей на шее. «Вот так пшелесская власть…» Поднял, аккуратно свернул – пополам, еще раз. Загладил ногтем линию сгиба и снова спрятал листовку под карту. Отец внимательно следил за его руками.

– Есть вариант, – сказал Егор. – Юрка – он поводырь.

– Несовершеннолетний, – возразил подполковник.

– Меня же ты послал к рации.

– Егорка…

– Папа, это было правильно! Так надо!

Ругнулся Грин, мешая знакомые слова с чужими.

– Только голову из петли вынули, что один, что другой. Себя не жалеете, о родителях подумайте.

– У него нет родителей. Мама умерла, отец неизвестно где, Юрка его и не видел ни разу.

– Потрясающий аргумент! – развел вейн руками. – Между прочим, это не его война.

Егор кивнул.

– Да, но он пойдет.

– Ты распоряжаешься чужой жизнью, – напомнил отец.