кто подсаживался, могли быть и Аркадий Стругацкий, и Давид Самойлов, и Виктор Некрасов, и Лев Ошанин. Литераторы порой приходили со своим графинчиком, а иные выпивали по рюмочке за счет хозяев стола. Выпивали, но не ели – «заедали кофе». Однажды присоединился Лев Ошанин: «Ошанин был государственным, официальным, праздничным поэтом, пишущим по заданному случаю. Потому он был всегда при деньгах и подошел к нам со своей водкой. И не каким-то там маленьким графинчиком, а с полноценной полной бутылкой. Как нередко бывает с поэтами, выпив, он стал читать свои стихи. Мы со Смилгой, знавшие только его песни, исполняемые на демонстрациях, с удивлением услышали совсем неплохие лирические стихи. Уже сильно опьяневший Смилга умилительно поглядел на придворного поэта и покровительственно молвил: “Ишь вы какой?! А я думал, вы только ‘песню дружбы запевает молодежь’ ”. Поэт, воодушевленный Валькиным восклицанием, читал без передышки. Но его уже никто не слушал».

Сидеть в ресторане «на сухую» было скучно. Юлий Крелин вспоминает о встрече с Владимиром Максимовым: «Я пил водку с кофе – как раз тот случай, когда денег на закуску не было. Володя пил только кофе – был в завязке. Я сетовал на то, что герой у меня в новой книге получается слишком положительный… Подошел к нам Евтушенко. Близко я с ним знаком не был, а Володя его не любил. У Володи был комплекс, нередкий в нашей среде в то время, – он в каждом подозревал кагэбиста… В тот вечер Евтушенко был сильно выпивши. Подойдя к нашему столику, он положил руку на плечо Володи: “Скажи, почему ты меня не любишь? Я пишу сейчас роман – мне это важно знать”. – “Я христианин, – ответил Максимов, – я всех люблю”. – “Ну, вот…” Евтушенко горько усмехнулся, выпрямился и уже было сделал шаг от стола, как вдруг приостановился, повернулся ко мне: “А вы верите, что я могу написать роман?” И я, в тон Максимову, ответил: “Каждый, наверное, может”. – “Эх вы! Ну что вам стоило сказать: не каждый может, но вы – можете”. Он пошел от нас со странной улыбкой, даже уменьшившись в росте. На всю жизнь во мне осталось чувство вины – сказать человеку нечто хорошее много важнее, чем обдать его холодом неприятия»{688}.

Похоже, что Евгений Александрович, заходя в ЦДЛ, просто не мог пропустить Максимова. Владимир Войнович рассказывает: «Здесь часто появлялся Евтушенко. Он уже тогда был очень знаменит, признавался многими поэтом номер один, но ему этого было мало, он не мог пережить, когда кто-то относился к нему не столь восторженно. Одним из невосторженных был Владимир Максимов. Как-то Максимов сидел с Левитанским. Подошел Евтушенко с вопросом: “Володя, почему вы меня не любите?” Максимов ответил грубо и попросил Евтушенко отойти от стола. Евтушенко сказал: “Вы, Володя, напрасно со мной так говорите, я ведь владею приемами карате”. На что Максимов ответил: “Я не знаю, Евгений Александрович, каким приемам вас обучали в КГБ. Я плохо воспитан, приемов не знаю, но могу е…нуть бутылкой по голове”». Грубовато, но логично…

3 сентября 1972 года за одним столом с Евгением Евтушенко и Беллой Ахмадулиной оказался Юрий Нагибин (как он изящно выразился, «располагая некоторым свободным временем, воспользовался дружеским приглашением с обычной своей доверчивостью и наивностью»). Можно сказать, что трапеза получилась семейной. Сидели на веранде, «кругом никого не было, видимо, Женя распорядился не пускать “черную публику”», – отмечает Нагибин. «Черная публика» – это, как можно догадаться, не писатели, а к ним приближенные (приходящих к Льву Толстому людей также делили на «белых» – к нему, и «черных» – к Софье Андреевне).

Белла Ахатовна провозгласила тост, встав с бокалом: «Господа! Я пью за Юру!.. Я пью за Юру. Пусть все говорят, что он халтурщик…» Евгений Александрович пытался ее усадить: «Сядь, Беллочка!» – «Нет, Женя, я и за тебя произносила тост стоя. Так пусть все говорят, что Юра киношный халтурщик… А я говорю, нет, вы не знаете Юры, он – прекрасен!» Все выпили… А Юрий Маркович все же обиделся, пришел домой и в дневнике разнес всех в пух и прах: «А Б. Ахмадулина недобра, коварна, мстительна и совсем не сентиментальна, хотя великолепно умеет играть беззащитную растроганность. Актриса она блестящая, куда выше Женьки, хотя и он лицедей не из последних. Белла холодна, как лед, она никого не любит, кроме – не себя даже, – а производимого ею впечатления. Они оба с Женей – на вынос, никакой серьезной и сосредоточенной внутренней жизни… Жуткое и давящее впечатление осталось у меня от этого застолья»{689}.

Не нам судить участников ужина. Скажу только, что вспомнились вдруг знаменитые строки Владимира Высоцкого: «Не надо подходить к чужим столам и отзываться, если окликают». А на Беллу Ахмадулину писатели-мужчины словно ополчились, причем совершенно незаслуженно. Но это понятно: литература ведь не автобус, место уступать ох как не хочется. Сейчас это назвали бы гендерным стереотипом. Писатель – профессия преимущественно мужская. Женщин старались не допускать к руководству в Союзе писателей. Отсюда раздраженная реакция на Беллу Ахмадулину, она была на голову выше многих собратьев по перу. Потому и злились.

Вот и Давид Самойлов 22 апреля 1963 года отметил: «У дверей ЦДЛ. Меня и Винокурова встретила пьяная Белла. Заставила нас ехать к ней, покупать водку и пить. Я очень люблю ее ум и талант, но когда она пьяна, лезет наружу сытая богема, в которой она живет, и становится тошно. Отвратительно все в этой дивной, красивой и тонкой женщине – и ее фальшивый дружеский тон с шофером, и безразличные восторги по поводу скучных стихов Винокурова, и ужимки, и дурные слова, и манера разговаривать с мужем. Даже стихи она читала вяло и все рвалась пить и ехать куда-то, где, видимо, находился нужный ей человек. Каждый поэт выбирает свой способ самоубийства. Ее способ – один из самых противных»{690}. Не изменится отношение Самойлова к Белле Ахатовне и спустя десять с лишним лет, 29 мая 1974 года: «Пушкинский вечер в ЦДЛ. Приятно воркование Беллы Ахмадулиной, кумира околоэлиты». Как будто боялись ее.

Старался обходить стороной Беллу Ахатовну и Василий Макарович Шукшин. Кинооператор Анатолий Заболоцкий, рассказывая о том, что «в ресторанах ЦДЛ, ВТО, Дома кино Шукшин чувствовал себя неуютно, но по необходимости бывал», утверждает следующее: «Часто в ЦДЛ встречалась Ахмадулина, и как ни норовил он обойти ее стороной, она громко звала издали: “Вася!” – и настигала его. Он был вежлив, стоял перед ней скованно, как ученик, но в следующий раз, едва она появлялась, вставал: “Пойдем скорее тем выходом! Белла… это цветок, пробивший асфальт. На большее ее не хватит”, – избегая общения, он не лицемерил»{691}.

Давид Самойлов любил посидеть с Сергеем Наровчатовым –