Есть в Москве удивительное место, которое с полным основанием можно назвать символом литературной жизни в СССР. Это Центральный дом литераторов или в писательском просторечии ЦДЛ. Здесь начиналась жизнь профессионального литератора, здесь же она, нередко, и заканчивалась. В ЦДЛ принимали в Союз писателей (а затем кое-кого исключали), брили (в парикмахерской) и отбривали (тех, кто провинился), отмечали юбилеи и выход новых книг. Бесконечно заседали в секциях и парткомах, общих собраниях и пленумах. А еще провожали в последний путь, согласно рангу. А также встречались с интересными людьми, да и самими писателями, собственно.

Для каждого писателя ЦДЛ свой. «Своеобразным университетом, школой жизни, местом возвышения, разочарований, встреч, знакомств» стал ЦДЛ для Григория Поженяна: «Под люстрой ресторана Большого зала и за столиками Пестрого поэты читали стихи взахлеб, напропалую. Читали друг другу и своим учителям: Светлову, Смелякову, Антокольскому. Как правило, учителя нам говорили правду, а мы, не щадя друг друга, бросались в крайности: гений, бездарность. Дрались, целовались, братались, пили в долг у Полины, дружно пропивали случайные гонорары, но закулисных игр и интриг почти не было. В ЦДЛ старшие писатели преподавали нам уроки ханжества “на обсуждениях”, “коврах”, “разборках” по указанию отдела культуры, парткома. Вдоволь наслушались и объелись лжи и фальши. Преподавали нам и уроки мужества: знаменитая речь К. Г. Паустовского на обсуждении книги В. Дудинцева “Не хлебом единым”… Многих прекрасных писателей в Большом зале хоронили, с многими прощались перед изгнанием, встречали из лагерей: Смелякова, Домбровского. Дом жил, бурлил, возвышал, разъединял, пьянил и отрезвлял: жестко и непоправимо»{673}.

Упомянутая Григорием Михайловичем Полина – это знаменитая буфетчица Полина Григорьевна, наливавшая водку в долг почти всей советской литературе и записывавшая в амбарной книге не сумму в рублях, а количество выпитого в граммах («граммзапись», по выражению Михаила Светлова). Полина Григорьевна порой ошибалась, взвешивая апельсины или бананы (в буфете они продавались с наценкой, но их все равно брали «с собой» – дефицит!), но ей это прощалось. Легкой работу Полины Григорьевны не назовешь. Официанток ресторана ЦДЛ писатели ценили и уважали, Юлий Крелин назвал их «нашими добрыми феями». Сказочные официантки «были замечательные, веселые, доброжелательные, нехамящие. Одна из самых близких к нам, к тому же и жена приятеля, работающего в аппарате Союза, нередкого нашего собутыльника, частенько принимала всю компанию дома, где напаивала и накармливала нас так, что в ресторане мы себе такого позволить не могли. Но работа есть работа – и в ЦДЛ она так нас обсчитывала, что неудобно было даже дать понять ей, что мы заметили, так сказать, сей просчет. Профессионал!.. Мы все равно любили их всех. Были мы там все на “ты” и по именам, без всяких отчеств»{674}.

Добрая фея из «Золушки» обеспечила бедную девушку каретой. А на что были способны советские феи? Представьте себе, тоже каретой, но на бензине. Однажды она из фей-официанток подошла к Крелину: «Ну что, Юлик, никак не можешь машину получить?» А он действительно еще больше года назад подал заявление в секретариат Союза писателей с просьбой поставить его в очередь на покупку личного автомобиля, но толку никакого. Тогда приобрести машину просто так нельзя было: только по очереди, которая могла длиться и пять лет, и больше. В то время почтовые ящики во многих домах Советского Союза аккуратно открывались каждое утро не только, чтобы взять газету или журнал. Стоявший уже не один год в очереди на машину советский гражданин в один прекрасный день вынимал вместе с «Мурзилкой» и «Новым миром» еще и вожделенную открытку из автомагазина. «Открытка пришла» – характерное выражение тех лет. Значит, подошла очередь. А к Крелину она никак не приходила. Официантка обнадежила: сейчас я сбегаю к знакомой секретарше оргсекретаря Союза писателей, поговорю. Кабинет оргсекретаря-то рядом! И что же? Чудо произошло: через неделю-полторы Крелин получил открытку, а спустя месяц покупал машину в автомагазине на Варшавском шоссе. Вот какие были феи-официантки в ресторане ЦДЛ. Их подарки в тыкву не превращались.

Ни имен, ни фамилий официанток в краткосрочной писательской памяти почти не осталось. Вспоминает Аркадий Арканов: «В ЦДЛ я попал вскоре после того, как стал своим в “Юности”. ЦДЛ находился рядом со зданием журнала, и в него официально впускали только членов Союза писателей и сотрудников редакций и издательств. Впервые меня привел туда художник из нашего журнала Иосиф Оффенгенден. И ЦДЛ стал моим домом, где я обедал, ужинал, играл на бильярде, сражался в шахматных турнирах… Ресторанные официанты, и особенно молодые официантки, относились к нам с плохо скрываемой симпатией, позволяя время от времени питаться “в кредит”. Часто наши посиделки затягивались до полуночи. Кое-кто, перебрав, засыпал прямо за столом. В таких случаях в зале появлялась администратор Эстезия Петровна и дикторским голосом оповещала: “Ресторан закрывается! На воздух, товарищи! Все на воздух!”»{675}.

Аркадий Михайлович, впоследствии ставший одним из руководителей шахматного клуба ЦДЛ, называет ЦДЛ «островом свободы». Если в центре Москвы и появился такой необычный остров, то случилось это как раз в оттепельный период, начавшийся в том числе и с публикации романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» в августе 1956 года в «Новом мире». Роман стал явлением в советской литературе на фоне набившей оскомину сталинской лауреатской «классики». Журнал раздирали на куски: те, кому не терпелось прочитать, и те, кто надеялся отправить автора вслед за его героем в лагерь, на лесоповал. Обсуждение романа в ЦДЛ превратилось в столпотворение: он был взят в осаду читателями, пытавшимися прорваться в здание. Но куда-там: даже редакция «Нового мира» пробиралась через черный ход. Конная милиция с трудом сдерживала толпу. Самого Дудинцева тоже не хотели пускать – хорошо, что в кармане нашелся его писательский билет. Автора внесли в зал чуть ли не на руках. Все это происходило на глазах у Натальи Бианки, свидетельствовавшей, что «заголовок романа… придумал Б. Закс (завотделом прозы «Нового мира». – А. В.)». Редакция не представляла такой реакции общества, но самое важное, что роман вышел вовремя: «Успех был настолько ошеломляющим, что сбил с ног нашего героя и он поверил, что родился новый Толстой»{676}.

Речь Паустовского на обсуждении в ЦДЛ своей откровенностью и смелостью отрезвила многих – не менее сильно, чем сам роман. Константин Георгиевич говорил «полным голосом» и «без обиняков». Текст речи в самиздате ходил по рукам. Именно тогда писатель и сказал, что «совесть писателя должна быть в полной мере совестью народа». По мнению Паустовского, «Дудинцев вызвал огромную тревогу, которая существует в каждом из нас. Тревогу за моральный облик человека, за его чистоту, за нашу культуру… Книга Дудинцева –