Получив от начальника цеха письменное разрешение на два дня, я пошел на автобусную остановку и, зайдя в чайную, смешался с людьми, ожидавшими автобус. В окно я видел, как пассажиры входят и выходят из автобуса, в который я и вскочил в самый последний момент. Всякий раз, как автобус останавливался, я боялся, что появится контроль. В двадцати километрах от Красноярска автобус остановился на открытом шоссе и, к моему ужасу, вошли два офицера. Один из них, стоя в дверях, крикнул:

– Приготовьте документы!

Когда он подошел ко мне, я протянул ему удостоверение личности и повестку от прокурора. Затаив дыхание, я ждал. Но он молча вернул мне документы. Так я добрался до Красноярска.

Прокурор города Соловьев встретил меня исключительно любезно. Это был физически сильный человек с большой головой и светлыми волосами. Он предложил мне сесть и пододвинул ко мне пачку сигарет.

– Мы получили приказ Комитета Государственной безопасности из Москвы выслать им ваше дело и характеристику на вас. Я пригласил вас, чтобы посмотреть, на кого нам предстоит писать характеристику, поскольку наследство, которое мы получили от МГБ, явно недостаточное.

– Я могу узнать, для чего они все это требуют? – спросил я.

– Этого я и сам не знаю. Я предполагаю, что кто-то о вас хлопочет. Но, возможно, КГБ затеял это и по собственной инициативе. Сейчас пересматриваются многие приговоры, вынесенные при Ежове.

– Значит, я могу надеяться, что настало время и для нас что-нибудь сделать?

– Конечно. Я могу сказать, что мы уже пересмотрели ваше дело и еще раз допросили единственного живого свидетеля по второму вашему делу – Ларионова. Вот здесь его показания, – он показал рукой на несколько листов бумаги. – Ларионов снимает показания против вас и утверждает, что он дал их под давлением начальника управления НКВД Норильска Поликарпова.

Соловьев задал мне еще несколько вопросов, ответы на которые частично записал, и затем отпустил меня, впервые я покинул здание одного из советских учреждений с чувством, что я не был участником комедии. Городской прокурор старался исправить тяжкое преступление.

Вернувшись в Маклаково, я рассказал своим друзьям о разговоре в Красноярске. Все они считали, что меня скоро реабилитируют. Я тут же написал жене о таком знаменательном событии.

Между тем, и жена в Москве предпринимала шаги, чтобы сдвинуть мое дело с мертвой точки. Ей удалось поговорить с главным военным прокурором, который обещал ускорить дело.

Но, несмотря на это, она решила переехать ко мне в Маклаково, так как до конца не верила в мою реабилитацию. Мои друзья считали глупостью разрешать жене в таких обстоятельствах ехать в Маклаково.

Она, однако, добилась разрешения на увольнение и во второй раз отправилась в далекую Сибирь.

5 июня 1955 года я поехал в Красноярск встречать жену. Пользуясь случаем, я еще раз посетил прокурора. Он уверял меня, что мое дело скоро будет решено, и удивлялся, что моя жена не верит в это и что снова приезжает сюда.

Увидев меня на перроне в Красноярске, жена не поверила своим глазам. Прошло всего лишь три месяца с тех пор, как она вернулась в Москву. Тогда я даже и думать не мог о том, чтобы проводить ее до Красноярска.

Это был серьезный намек на то, что в Советском Союзе начинается новое время.

Мы переночевали в Красноярске. На следующий день нам удалось пристроиться в машину, на которой ехали в Маклаково учащиеся ремесленного училища.

Мы снова оказались в моей скромной квартире. Жена хотела найти себе какую-нибудь работу, так как моей зарплаты хватало лишь для очень скромной жизни. Начальной школе в Маклакове требовалась учительница немецкого языка, но когда моя жена пришла к директору, тому пришлось в немалой степени изворачиваться, чтобы не сказать напрямую, что жена ссыльного не имеет права работать в школе.

Я обработал клочок поля и посадил на нем картофель. Осенью мы собрали десять мешков картошки, что для нас было вполне достаточно. Каждую неделю жена ходила на базар и продавала одно из своих платьев. На вырученные деньги мы покупали маргарин, овощи и другие продукты. Это нас спасло от голода.

Мне представилась возможность обратиться в посольство моей страны в Москве. Вскоре я получил письмо, подписанное самим послом Видичем, в котором он сообщал, что предпринял необходимые шаги в соответствующей инстанции, чтобы обеспечить мое возвращение на родину.

Почти одновременно пришло и извещение от главного военного прокурора, в котором сообщалось, что мое дело пересматривается и о результатах пересмотра мне сообщат.

Мы поехали в Енисейск, где я познакомил жену с Аделой Херцберг. Мы разделили с ней радость от получения этих хороших новостей. Адела сказала, что и у нее есть хорошие вести, и что она надеется вскоре покинуть Енисейск. Сейчас она живет в Москве.

Пользуясь случаем, моя жена познакомилась со старинным городом Енисейском, о котором до сих пор лишь читала. Город произвел на нее глубокое впечатление.

После четырех месяцев совместной жизни в Маклакове мы решили, что Соне нужно съездить в Москву для того, чтобы лично в соответствующих инстанциях попытаться ускорить решение моего дела.

Я написал письмо Молотову, в котором просил его принять участие в моем деле и разрешить мне вернуться на родину. Жена взяла письмо с собой. Мы договорились, что она передаст его, если это будет возможно, лично Молотову.

Прибыв в Москву, она попыталась пробиться к Молотову на прием. Но это было все равно, что переплыть океан. Один из секретарей Молотова проявил враждебную агрессивность из-за того, что жена какого-то ссыльного решилась потребовать вмешательства его шефа. Однако пообещал доложить о содержании письма в «наивысшую инстанцию».

Когда моя жена через месяц пришла снова, чиновник объяснил ей, что моим делом занимается соответствующая инстанция, т. е. КГБ.

«Рабочий день» моей жены начинался в восемь утра и продолжался до двух часов дня. Она исходила вверх и вниз все лестницы в КГБ и ЦК партии, в Главной военной прокуратуре, в Прокуратуре и Верховном Суде Союза ССР. Повсюду в приемных и коридорах находились люди, ожидавшие приема у какого-нибудь высшего чиновника, чтобы тот помог реабилитироваться тем, кто пока еще жив. Женщины, дети и старики решились теперь просить о реабилитации сталинских жертв. Они уже больше не боялись, что их у выхода встретят люди из НКВД и отправят туда, где находятся те, чьей реабилитации они добиваются.

Вновь наступила суровая сибирская зима, а я все еще находился в Маклакове. Вести, которые я получал из Москвы, были полны надежды, но решения пока еще не было. Радостные известия доносились со всех сторон. Говорили, что ЦК партии обязал Прокуратуру и Верховный Суд в первую очередь пересматривать дела осужденных членов партии. Значит, я мог надеяться, что скоро наступит и мой черед, и терпеливо ждал.

В один из холодных зимних дней я, как и всегда, спешил на работу. Но, подойдя к зданию городского управления МВД, я заметил большую группу людей, окруживших грузовик. «Что это? – подумал я. – Надеюсь, это не новые ссыльные приехали». Я подошел поближе. Здесь стояло человек двадцать мужчин, женщин и детей. Солдаты подавали им с машины чемоданы.