Миссис Буш прекрасно вписалась бы в нашу банду по имени TFNG. Я легко мог представить ее в «Аутпосте» и в «Пи-Тиз – французское барбекю», да и на крыше LCC тоже. Есть вещи, которые неподвластны ловушкам богатства, власти и высоких государственных постов. Среди них – узы военной семьи. Барбара Буш, жена морского летчика Второй мировой, давным-давно испытала все то, чем жили мы и чем продолжали жить… страх, сердечная боль от траурной музыки над могилами друзей, сострадание рыдающим вдовам и детям, оставшимся без отца.

Когда мы уходили, я думал об этих студентках-диссидентках из Уэллсли. Они были правы в одном – не следовало приглашать на церемонию миссис Буш только потому, что она первая леди. Ею могла оказаться любая женщина. Но ее стоило позвать потому, что она принадлежала к великому поколению, потому что она провожала мужа в бой и не знала, увидит ли его снова, потому что – как любящая жена и опора морского летчика Второй мировой – она сделала свою часть работы, чтобы спасти мир. Этого достаточно для приглашения на торжество в любом колледже, даже если это Уэллсли.

В мае 1990 года я вышел в отставку из ВВС и из NASA, и Отдел астронавтов устроил церемонию, на которой присутствовало порядка 30 моих коллег. Она проходила в том самом большом конференц-зале, где 12 лет назад я впервые услышал «добро пожаловать» от Джона Янга. Одетый в синюю форму Военно-воздушных сил со всеми планками медалей и «крыльями астронавта» на груди, с которыми я летал в космос, я принял медаль «Легион почета»{97} из рук генерал-майора ВВС Нейта Линдси. Мы подружились с Нейтом за время двух моих миссий по программе Министерства обороны, и для меня было честью, что он и его жена Ширли нашли время прилететь в Хьюстон и принять участие в торжестве. Донна, моя мама и наш сын Пэт тоже были тут. Даже гены Петтигрю во мне не могли полностью подавить эмоции, которые рождал в моей душе вид Пэта. Я чувствовал, что у меня перехватывает горло, а на глаза наворачиваются слезы. Я начал карьеру в ВВС на плацу Вест-Пойнта в 1967 году. Тогда Донна и моя мама прикололи мне на погоны планки второго лейтенанта. Теперь мой 22-летний сын, одетый в летную форму ВВС с такими же знаками различия первого офицерского звания, жал мне руку и обнимал меня{98}.

Я говорил недолго, зная, что всем нужно вернуться к работе. Где-то там тикали часы, отсчитывающие недели до очередного запуска{99}. Я поблагодарил всех за многолетнюю поддержку и особенно выделил Пэт, Эми и Лауру (девочки не смогли присутствовать) и маму. Самые добрые слова я приберег для Донны – и слезы едва не потекли по ее щекам. В завершение я сказал, что принадлежу к уже третьему поколению участников войны. Мой дед со стороны матери воевал во Франции в Первую мировую, а отец – во Вто рую. У меня была командировка во Вьетнам. Я выразил надежду на то, что поколение моих детей никогда не увидит войны. В тот момент это казалось естественным. Советский Союз прекратил свое существование[176]. Откуда еще могла прийти угроза величию Америки?

Этим же вечером Отдел астронавтов устроил прощальную вечеринку для меня и Донны в местном ресторане. Бет Тёрнер, одна из секретарш Отдела, притащила картонную фигуру сексуального бодибилдера в натуральную величину и поставила в центре сцены. На его лицо она наклеила мою фотографию, а к промежности был приделан балетный бандаж с блестками, набитый до весьма лестного размера. На этом фоне Хут Гибсон высмеивал меня, рассказывая о моем прошлом: об аварийной посадке на заднем сиденье T-38 с Брюстером Шоу, о полетах на сопровождение STS-1 с Дейвом Уокером по прозвищу Красная Вспышка, когда мы едва не угробились; о моем комментарии по внутренней связи перед запуском STS-27 касательно офицера безопасности полигона: «Его мать опускается в позу молящегося мусульманина». Он также припомнил, как секретчицы из Минобороны, которым дали задание рассекретить аудиозаписи STS-27, зашли в тупик из-за слова «анаконда», которое я часто использовал. Они предположили, что это может быть секретный код для нашего полезного груза, и я был вынужден объяснить им, что в нашем «свинском экипаже» этот эвфемизм означал пенис. Аудитория смеялась над рассказами Хута (ему удавалось все), а я думал о том, как стремятся астронавты оставить незабываемое и героическое наследие. Хут описывал, как я облажался при попытке посадить T-38 с управлением из задней кабины, отпуская непристойности в адрес матери человека, которому стоило щелкнуть двумя тумблерами, чтобы убить весь наш «свинский экипаж», смущая юные души непристойным юмором Планеты ЗР. Впрочем, подумал я, могло быть и хуже.

Хут наконец закончил свои насмешки и обнял меня, прижавшись щекой к щеке. Меня немного удивили такие «телячьи нежности», но это было понятно. Как воины, вернувшиеся из боя, мы были связаны кровными узами нашего поединка со смертью через непередаваемый опыт космических полетов.

Зрители аплодировали, и с особым восторгом – самые молодые астронавты, новички. Так же было и в те дни, когда я был новичком сам. «Ну почему все эти старые пердуны не уволятся, или не умрут, или еще куда-нибудь не денутся?» Теперь я сам был старым пердуном, и мой уход освобождал еще одно место в космосе для этих ребят. Им, обладателям серебряных значков, было чему аплодировать.

Дома мы с Донной проговорили далеко за полночь. Я пытался выразить свою бесконечную признательность за жизнь, которую она подарила мне, но как благодарить за мечту? Я попробовал сделать это, сказав: «Как здорово, что ты тогда, в 1965-м, вышла с той вечеринки, чтобы поцеловать меня». Не думаю, что я мог передать свою мысль лучше, чем в этих нескольких словах. Если бы не тот поцелуй, моя жизнь сложилась бы иначе.

Засыпая, я подумал, что нужно сделать еще одну вещь, прежде чем я выйду за ворота NASA. Мне нужно было слетать в Центр Кеннеди.

Я остановился около ограды стартовой площадки, где паркуются туристические автобусы, и вышел из машины. Экскурсионный центр был уже закрыт, посетителей увезли, и я знал, что меня никто не побеспокоит. «Колумбия» готовилась к своему десятому полету; она была почти полностью скрыта поворотной башней обслуживания. Видны были лишь ее правое крыло, нос и верхушки стартовых ускорителей. Мне хотелось подъехать к площадке и подняться на лифте к кабине, но я знал, какую жуткую бюрократию для этого нужно пройти. Даже астронавты не могли беспрепятственно проходить через контрольно-пропускные пункты. Поэтому я в последний раз увидел «Колумбию» так, как ее видят туристы: с расстояния в 400 метров, одетой в стальной «кокон» и почти не похожей на космический корабль.