– Но ты-то наверняка не веришь в то, что твой лучший друг с самого детства, с тех пор как нам исполнилось по восемь лет… О нет, и ты тоже! Ты тоже считаешь, что я убил ее!

Я легонько пожала плечами.

– Возможно, не своими руками. – Тут я выразительно взглянула на его сильные пальцы, на которые были надеты роскошные перстни, в том числе кольцо с огромным сапфиром, когда-то принадлежавшее моему отцу. Эти крепкие руки, привыкшие держать лошадиные поводья, способны были на многое – я с легкостью могла представить и как они ласкают мою нежную кожу, и как сжимают не менее нежную шею.

– Ты мог заплатить кому-то, чтобы тот пошел на смертный грех вместо тебя, – продолжила я. – Ты всегда был ужасно брезглив и не стал бы пачкать руки в крови. Но даже если ты этого не делал… Человека можно убить не только кинжалом, можно просто изменить своей законной жене, убить любовь и веселиться с другой. Вот что стало причиной ее смерти на самом деле, Роберт, так что да, я думаю, ты убил ее, пускай закон и не может покарать тебя за этот поступок. Но, боюсь, все и дальше будут подозревать тебя, так что придется тебе смириться с этим и научиться жить, будучи объектом всеобщей ненависти и бесконечных подозрений. Этого тебе уже никогда не изменить. Что касается меня, то слишком глупо было бы с моей стороны взять в мужья такого ужасного человека. Я ни за что в жизни не отправлюсь на брачное ложе королевой Елизаветой, чтобы наутро проснуться просто замужней леди. Ты не стоишь моего королевства, Роберт, да и титул леди Дадли не того достоинства, чтобы я обменяла его на корону. Но, прошу тебя, не принимай эти мои слова как личное оскорбление – моего королевства не стоит ни один мужчина на всем белом свете. К слову, если, совершенно случайно, ты и вправду не отдавал приказа убить свою больную жену, но верные тебе псы, всегда вооруженные до зубов, решили порадовать тебя и исполнить тайное твое пожелание, то… они сослужили тебе плохую службу. Тебе никогда уже не смыть этого пятна со своей репутации.

– Нет! – крикнул Роберт. – Нет! Я не верю! Ты ошибаешься, никто из моих людей не поступил бы так со мной! Она сделала это, только чтобы досадить мне, очернить мое доброе имя! Господи, пусть она горит в аду, куда попадают все самоубийцы, она разрушила не только мою жизнь, но и обрекла саму себя на вечные муки! И теперь мне одна дорога – вслед за ней!

– Благослови ее, Господи! – воззвала я к Небесам. – Она спасла от тебя меня – и всю Англию!

Я задержалась у одного из венецианских зеркал в серебряных рамах, висевших на стенах моих покоев, и поправила локоны, спускавшиеся до самой талии, в которые были вплетены нити нежнейшего жемчуга.

– Полюбуйтесь на мое платье, лорд Роберт, – сказала я, проводя рукою по туго зашнурованному корсажу и пышным юбкам, держащимся на объемных фижмах. Черный атлас был расшит украшенными самоцветами змейками и алыми рубиновыми яблоками, символизирующими знание и соблазн. Весь корсаж и киртл пестрили вышитыми розовыми и белыми цветами яблони. – Мастер Эдни! – позвала я, и перед изумленным Робертом появился еще один знакомый ему человек, которому он не платил по счетам вот уже десять лет. – Вы не подадите мне мантию?

Я внимательно следила за лицом Роберта, отражавшимся в зеркале, когда портной Эми укутал мои плечи черной атласной мантией, расшитой сотней немигающих голубых глаз – точь-в-точь таких, какими были глаза Эми! – и миниатюрными розовыми ушами, украшенными серьгами из жемчуга и бриллиантов.

– Какая красота! – воскликнула я. – Отличная работа, мастер Эдни, нужно сшить такую же мантию оранжевого цвета с разными глазами. Видите ли, лорд Роберт, – я встретилась взглядом с его отражением, – я – глаза и уши своего королевства. Я знаю и вижу все.

Я вынула золотой кулон из-под застежки мантии и повесила так, чтобы он был хорошо заметен на фоне темного атласа моего наряда. Украшение было выполнено в форме букв «АБ». Когда-то оно принадлежало моей матери, которая носила его на тончайшей жемчужной нити, но для меня эта подвеска значила еще кое-что, и об этом никто не знал, кроме меня: литера «А» означала не только «Анна», но и «Ами» (а именно так произносили имя «Эми» французы), а буква «Б» таила в себе не только «Болейн», но и предостережение, которое я хотела запомнить до конца своих дней – «Берегись».

Я отвернулась от зеркала.

– Где мой веер?

– Вот он, ваше величество…

Роберт вздрогнул от неожиданности и коротко выругался, когда, несмотря на боль в шее, обернулся к двери и увидел на пороге старенькую мистрис Пирто, появившуюся из соседней комнаты. В руках она несла мой роскошный веер из крашеных зеленых страусовых перьев.

– Благодарю вас, мистрис Пирто, – улыбнулась я и украдкой погладила ее по руке, принимая веер. – Вижу, ваша леди была в надежных руках.

Роберт не знал эту новость, да, собственно, я и не обязана была ему об этом сообщать, ибо он уже заявил мистрис Пирто, что не нуждается более в ее услугах, но мы с Сесилом решили, что эта женщина служила покойной Эми верой и правдой, и щедро вознаградили ее, чтобы она могла дожить остаток отпущенного ей Богом времени в покое и уюте. Учитывая ее возраст, больные колени и трясущиеся руки – а эти признаки старческой немощи я, к сожалению, заметила и у своей дражайшей Кэт Эшли, – ей едва ли удастся найти себе подходящую работу, кроме того, ей наверняка станут докучать досужие сплетники, наслушавшиеся рассказов о леди, которой служила прежде мистрис Пирто.

– Давно ли ты читал Чосера, Роберт? – с улыбкой спросила я, отметив, что он удивился моему вопросу, но все же качнул головой. – Знаю, ты восхищаешься его историями, в особенности «Рассказом студента». Ведь именно его ты велел своей супруге переписывать много раз, дабы она могла подражать смиренной Гризельде. Особенно мне нравится один отрывок из этого рассказа, я прочту его тебе, как мне кажется, он замечательно подходит к случаю:

Закончив декламировать эти бессмертные строки, я улыбнулась и попросила прощения за случайную свою оговорку.

– Разве не удивительно, что слова, написанные столько лет назад, могут столь точно передать дух и нашего времени? – промурлыкала я, направляясь к двери, поскольку пора было отправляться в зал для приемов. – И кстати, Роберт… – Я остановилась на миг перед порогом. – Еще кое-что. Когда я говорила, что люблю тебя, – это была ложь. Опиум, – с напором произнесла я, – может странным образом одурманивать разум.

– Ты же не хочешь сказать, что… – начал он, но мне не хотелось более его слушать. Что бы он ни сказал, это не имело больше никакого значения.

В зале для приемов я заняла трон, и мои придворные замерли в предвкушении: все ожидали, что я пожалую сейчас Роберту Дадли титул графа Лестера, и, дабы потянуть интригу, я велела Сесилу принести мне написанные на пергаменте грамоты и велела Роберту предстать передо мной. Но как только он опустился на колени перед троном, я вдруг наклонилась, выхватила из ножен на его бедре инкрустированный самоцветами кинжал и разрезала им тонкую белую бумагу грамоты. Лицо Роберта исказил ужас, когда он увидел, как я кромсаю его собственным оружием вожделенный для него документ. Мои придворные, в зависимости от чувств, испытываемых к бывшему королевскому конюшему, ликовали, усмехались и даже хохотали над баловнем судьбы, которому наконец изменила удача.