Только жива еще в моей памяти ночь с понедельника на вторник, когда армаши наводнили наш дом и убили всех, кто в нем был. Кто и за что тогда оклеветал отца перед господарем?

— Не ведаю, парень, того...

— Кому же знать, как не тебе! Ибо кому другому в том была корысть! Кто проглотил лучшие земли отцовы? Кто другой, скажи мне, ворник?

Костаке Лупул вскочил со стула. Переменчивые, улыбчивые гримасы искажали его черты.

— Ни о чем, парень, не ведаю... Докажи, попробуй...

— Докажу! Жив не буду, коли не докажу!

Ворник попятился к выходу, бормоча:

— Возьми себя в руки, парень! Не сходи с ума!

Георгицэ швырнул ему вдогонку кошелек:

— Не забудь своих талеров, боярин! Свинячьим дерьмом от них смердит!

Захлопнув дверь и задвинув засов, он лицом вниз повалился на кровать.

Дмитрий Кантемир не вернулся во дворец и на второй день, — ни утром, ни вечером. Капитан Георгицэ терзался догадками, все более сбивавшими его с толку. Зачем Костаке Лупул стал принюхиваться к его следам? Как узнал о его поездках? Капитан хмуро вышагивал по переходам дворца: поднимая очи к небу, время от времени шептал о победе для своего государя, о собственном избавлении от суетных соблазнов. Если турки отнимут у Дмитрия-воеводы престол, рухнут и его собственные надежды. Увянет цветущее дерево, засохнут плоды его счастья. И останется ему только бегство в чужие земли либо убогий посох пастуха, выгоняющего отары на высокие луга.

К наступлению темноты капитан вытянулся на ложе в своей коморе, как был, в одежде и в сапогах. Сон не шел: стоило ему задремать — и чудились ему крики и топот ног. Капитан продирал глаза — и становилось тихо, только потрескивание свечи слышалось в полутьме.

К третьим петухам подали голос трубачи за стенами города, стражники на башнях ответили звуками рога. Загремели засовы, заскрипели ворота, засуетились слуги. Господарь со свитой с большим шумом въехал во двор. Кроме наемников с ним был турецкий отряд во главе с агой. Дмитрий Кантемир и ага спешились возле лестницы, вошли не мешкая во дворец. Воины князя и османы отошли к конюшням, принесли ушаты с водой, начали полоскаться. Капитан Георгицэ, разыскав среди прибывших своих приятелей, постарался узнать, где они побывали и что делали.

— Поохотились малость на равнине Арона-воеводы! — отвечали те со злостью. — Думали, что гонимся за ворами. Ан то были турки с листом от бендерского паши!

На заре капитан Георгицэ, как обычно, отправился проверять караулы. Убедился, что все в порядке. Обошел укрепления снаружи. Все было спокойно в столице. На обратном пути, у больших ворот дворца, его нагнал всадник, во весь опор мчавшийся со стороны посада. Наверно, гонец кого-нибудь из пыркэлабов, — подумал Георгицэ. А может быть, от стражи — на Днестре. Не пробрались бы из-за реки татары, пограбить. Или еще какое несчастье бы не стряслось.

Яростно натянув поводья, всадник остановил коня перед самыми воротами. То был Костаке Фэуряну. Старик надел старую воинскую кушму с журавлиным пером. На ногах его были красные походные сапоги, извлеченные из сундука. Бывалый воин накинул старинный дорогой кунтуш, опоясался широким кушаком.

— Время не ждет, Георгицэ, — сказал он, тяжело дыша, дергая искалеченным плечом. — Пропала Лина. Утром ее не нашли в опочивальне. Цыганку кто-то опоил сонной травой...

— Что заметили слуги?

— Молчат слуги, вот оно как... Будь они прокляты, лодыри и сони!

— Подожди меня. Надо известить государя.

Коридорный слуга сообщил, что воевода проснулся и ушел в свою потайную горницу, не отдав никаких приказаний. Капитан Георгицэ тихо постучался и толкнул дверь: капитану было дозволено являться к князю в любое время дня и ночи. Кантемир, опершись локтями о стол, читал книгу.

— Что стряслось, капитан? — спросил он устало.

— Государь! Прискакал мазил из Малой Сосны, Костаке Фэуряну.

— У коего ты в зятьях?

— Он, государь!

— Зови сюда.

Когда Фэуряну услышал, что его приглашает к себе сам князь, его глаза молодо блеснули. Оставив коня, он тяжело зашагал по двору. В горнице, зажав под мышкой кушму, он низко склонился, целуя руку господаря.

— Давненько не виделись мы с твоей милостью, пане Костаке, — сказал Дмитрий Кантемир. — А ты постарел...

— Истинно, государь, — ответствовал Фэуряну. — Может, не так уж много осталось мне до часа, когда увижу то, что видели ушедшие до нас, — там, за чертой...

— Так мыслит страждущий, — заметил князь, внимательно на него взглянув. — Твоя дочь по имени Лина...

— Мою дочь звали Георгиной, государь...

Господарь слегка побледнел.

— Ты хочешь сказать, что юная девица, которую зовут Линой, была дочерью Георгины...

— Да, государь! Священна кровь, текущая в ее жилах.

— Я часто вспоминал Георгину, когда жил вдали от родины, в стамбульском пекле...

— Внучке не было и пяти недель, когда моя дочь покинула нас... В тот год Порта прислала к нам для сбора дани хаснеагаси по имени Ибрагим-эффенди. Может быть, то был любитель красивых мест, может, с придурью, а может, с особыми повелениями от визиря: как бы то ни было, он провел в Молдавии немало дней. Шастал по столице и окрест, разъезжал по цинутам. В тот день мы собирали ранний виноград на подгории, прозванной Гыртопом. Есть такое место около Малой Сосны. Люди разбрелись среди кустов. Я с двумя парнями выжимал сок в краме. Георгина расстелила на траве под ивами коврик и укачивала младенца. Не ведаю уж, как увидел ее Ибрагим-эффенди. Поволок ее среди высокого бурьяна, угрожая кинжалом и приказывая молчать. Георгина не побоялась, позвала на помощь. Тогда турок ударил ее кинжалом под ребро, вскочил на коня и был таков. К вечеру положили ее в гроб. А Лина выросла и стала взрослой... И вот снова беда. Этой ночью Лина исчезла.

— Но как? — спросил Кантемир.

— Похищена. Сам я сплю на лавке в каморе. А Лина с цыганкой по имени Профира — в опочивальне, она — на кровати, служанка — на печи. Прочие слуги — в большой каморе около конюшни. Собак с цепи на ночь не спускаем. Проснулся я нынче ни свет ни заря