купить себе «Жигули». Они уже и на море собирались ехать на тех «Жигулях», мечтами жили…

— Как же они сказали об этом матери? — спросил я, допивая остывший чай. — Это надо было бы как-то по-хорошему, мирно…

— Сами молодые, как я полагаю, и не смогли бы придумать, что и как сказать, — продолжала Маруся, не отрывая кулаков от щек. — Так их этому обучила теща, Анна Павловна, баба — жох, я ее знаю. В этом деле она тянула заглавную струну. Всему обучила, ведьма. Она и сама мне, как-то еще до свадьбы, сказала, что посоветовала Алексею и Валентине пригласить мать на свадьбу и что тут ее можно уломать насчет продажи ее домашности. Дескать, сын берет мать к себе, поселяет ее в надворной кухоньке, пусть там живет. Поучала зятя и дочку: письмо напишите поласковее, от меня сватье поклон передайте. Скажите, не сядем за стол, пока тебя не дождемся… И вот Раиса Никитична обрадовалась и прикатила на попутном грузовике. Об остальном знаешь.

— Как же они с нею говорили о продаже дома?

— Недавно была у меня несчастная мать и все рассказала, — продолжала Маруся. — Веселье кончилось ночью, а утром сын пригласил мать на беседу. В комнате уже сидели, поджидая ее, молодая жена Алексея и Анна Павловна. Беседовали они открыто, без утайки, по-нашему — без обиняков и экивоков.

Позже, вернувшись в Москву, я по памяти записал эту беседу так, как рассказала мне краснощекая Маруся.

…Разговор начал Алексей, тихо, уважительно, вежливо.

— Мамаша, послушай нашего доброго совета.

— Слушаю, сынок…

— Тот наш дом, каковой находится в Ессентуках, надобно продать. А сама перебирайся к нам на жительство. Так, Анна Павловна? Верно я говорю?

— Верно, верно, Алеша, — ответила Анна Павловна. — И ты, сватья, не стесняйся, живи у сына. И тебе будет хорошо, и Алеше приятно.

— Не стану я тут жить, — решительно заявила Раиса Никитична. — Не хочу!

— Не хочешь — твое дело, насильно жить заставлять не станем, но домашность надо продать, — так же вежливо говорил сын. — Ессентуки — место курортное, минеральные источники, так что покупатель найдется с деньгами. Надо только не продешевить.

— Продавать-то, сынок, нечего.

— Нечего продавать? — Алексей побледнел. — Как это понимать? А дом?!

— Был дом, да уже нету, продала.

— Это еще что за новость? — еще больше бледнея, спросил сын. — Продала без спроса? Без моего согласия?

— Кого мне спрашивать? Продала по закону, как хозяйка.

— Отдай деньги! — крикнул сын. — Ну, выкладывай, да живо!

— Сын — законный наследник имущества, — сказала Анна Павловна. — Закон на его стороне.

— Нету у меня денег, — ответила мать и заплакала. — Были, да уже нету.

— А ежели нету, то где они? — с ухмылочкой спросила Анна Павловна. — Может, пропила, прогуляла? Или на что другое истратила?

— Это уж не твое дело, — ответила Раиса Никитична. — Помолчала бы!

— А мы молчать не умеем, — не переставая усмехаться, сказала Анна Павловна. — И зятя себе взяли не из молчунов.

— Отвечай, мать, где деньги? — не унимался сын. — Куда их дела?

— Дочке квартиру купила.

— Лидке?

— Да, ей и ее детям. И ты не ори на меня, не испужаюсь.

— Не позволю! — Алексей взял мать за плечи, тряхнул. — Отдай деньги, слышишь! Отдай деньги!

— Алеша, не трогай ее руками, — сказала Анна Павловна и поджала губы. — В суд на нее подашь. В суде разберутся… без драки. Ты — наследник, и закон на твоей стороне.

— Ишь какая хитрая! — вмешалась в разговор и Валентина. — Украдкой, без ведома Алеши продала дом и заявилась на свадьбу. Песни тут распевала, веселилась, плясала. А где дом? Где деньги?

— Твое-то тут какое дело? — Раиса Никитична с теской посмотрела на свою невестку, покачала головой.

— А такое ее дело, — смело ответила Анна Павловна, — что она является законной супругой Алексея.

— Деньги чтоб были у меня, — твердо заявил сын. — Они мне нужны! Понимаешь, нужны!

— Ничего не получишь, сынок. — Раиса Никитична снова заплакала. — Пристал в зятья, и живи. Заработок у тебя и у твоей жены хороший. Жилище имеете. Вот и живите. Чего вам еще?..

Точно так считала и круглолицая Маруся. Она отняла кулаки от своих упругих напудренных щек и продолжала:

— А что? Раиса правду сказала. Какого дьявола им, молодым, надобно? Так нет же, насели на несчастную мать: давай деньги, и никаких разговоров. А почему насели на мать? Жадность, гадюка, всему причиной. «Жигули» им мерещились. Хорош оказался сынок, ить никакой жалости к матери… Утром Раиса Никитична, бедняжка, прибежала ко мне, слезами заливается. — Маруся подошла к окну, приподняла занавеску. — А вот и сама Раиса Никитична! Будто услышала, что о ней говорим. И с чемоданом!

Вошедшую в комнату женщину нельзя было узнать. Я даже подумал, что впервые ее вижу. На плотно сжатых губах — мелкие морщинки, на лице залегла печаль, глаза — со следами от еще не просохших слез. Нет, это была совсем не та веселая, с радостными глазами женщина, с которой я вчера ехал в грузовике. Мне показалось, что знакомую мне кофейного цвета шляпку с медной брошью, похожей на майского жука, надела себе на голову женщина совсем другая — старая, с болезненным, никогда не улыбавшимся лицом. Удивительно, как радость или горе меняют человека.

Она сразу узнала меня. Поставила у порога свой чемодан, посмотрела на меня и, очевидно, не понимая, почему это я чаевничаю у ее знакомой, спросила:

— Мы, кажется, вчера вместе ехали на грузовике?

— Да, ехали, — подтвердил я. — Только вы там, в грузовике, были веселая.

— Верно, была, — грустно